Я уже порядком отмахал по трассе, как вдруг вспомнил: за мной же могут следить! Лоб и руки моментально покрылись липким потом, а ноги стали ватными. Пожарного цвета автомобильчик был буквально создан для того, чтобы не упускать его из виду. Сзади, насколько можно было видеть, растянулась жиденькая цепочка машин среди которых легко могли оказаться и мои преследователи. Плохо соображая, что теперь делать, я свернул на первую же боковую дорогу и метров через пятьдесят спрятался за кустами и притаился. Ждал долго, курил, однако никто, если не считать раздолбанный грузовик, за мной не последовал. Потом огородами, сделав крюк по проселку, вернулся на шоссе и для верности постоял на обочине, но и тут интереса ко мне никто не проявил. Дорога в зеркале заднего вида просматривалась на большое расстояние, машины проносились мимо и я немного успокоился. Цель путешествия, деревня Соловьиха, по малости своей на карте обозначена не была, до ближайшего же к ней населенного пункта тащиться по моим расчетам оставалось часов пять.

Оказалось, все семь! С учетом качества дороги. В городок я въехал уже ближе к вечеру. Улицы его, сильно смахивавшие на деревенские, были пусты. Дождь, между тем, немного утих, но небо над головой угрожающе потемнело и заплыло до горизонта густой фиолетовой краской. Рядом с административным зданием с уныло свисавшим трехцветным флагом сидел на лавочке неопределенного возраста мужичок, одетый не по сезону в ватник. Скопившаяся в воздухе мелкая морось оседала каплями на его промасленной ткани и захватанной руками кепке, после чего скатывалась на землю, не принося их владельцу ни малейшего вреда. Выражение изрезанного грубыми морщинами лица свидетельствовало о глубоком умиротворении и сильном желании похмелиться. Чувства эти, диаметрально, в общем-то, противоположные, на редкость органично дополняли друг друга. Возможно, именно так, в глубокой задумчивости, сидел когда-то автор «Экклезиаста» и размышлял о тщете и бренности быстротекущей жизни. Как ни были печальны мысли библейского философа, сын Давидов так и не закурил, с губы же местного мыслителя свисала прилипшая к ней потухшая папироса. До завершенности образа портрет дополняла недельная, начавшая уже седеть щетина и вымазанные в рыжей глине кирзовые сапоги. Мое грубое вторжение в картину созерцаемого им мира мужичка нисколько не удивило.

— Скоро ливень начнется, — предположил я, выходя из машины, в надежде, что это нехитрое замечание позволит завести более содержательный разговор. Скажу без похвальбы, общаться с народом я умею.

Мужик посмотрел удивленно, как если бы только что меня заметил. В его водянистых глазах появилось нечто осмысленное:

— Не-е, пронесет… — протянул он лениво, закидывая ногу на ногу. — Река не даст, она на этот берег дожди не пускает. На той стороне прольется…

Где в этой местности протекала река я понятия не имел, но охотно с ним согласился. Важно было не дать аборигену снова впасть в нирвану:

— Не скажешь, как добраться до Соловьихи?..

На этот раз в его затуманенном взгляде мелькнул живой интерес:

— А те зачем?

— Дело есть! — заметил я туманно, и этим ограничился. Любой уважающий себя мужик не станет выкладывать первому встречному, что да почему, и мой новый знакомый такую опытность оценил. Покивал головой, мол, понимаю, но выражение его поношенного лица при этом стало скептическим:

— Там, окромя моей старухи, никто нынче не живет…

Сочтя тему исчерпанной, он отвалился на спинку скамейки и сложил на манер усопшего на груди руки. Смежил веки, показывая своим видом, что разговор у нас не получился. Но я держался другого мнения. Универсальное правило общения с людьми состоит в том, чтобы задеть их за живое и тем вызвать к себе интерес.

— А то садись, навестим вместе твою матушку…

Щека моего невольного собеседника дернулась, но глаза он все — таки приоткрыл, бросил ленивый взгляд на машину:

— На этой твоей фитюльке?.. Туда грузовики проехать не могут, их тракторами таскают! Деревню нашу года три, как из живых вычеркнули. Провода, какие не успели снять, скрали, они теперь без надобности.

Сказано это было таким ровным и бесцветным голосом, как если бы говоривший полностью одобрял принятые администрацией района меры. Дело известное, дальние деревеньки вымирали, оставшихся жителей, преимущественно старух, свозили в одно место, но пока еще не на погост.

— Мать, выходит, керосином пробавляется! — не унимался я, подстраиваясь под его неспешный говорок.

Он нехотя кивнул:

— Им, чем же еще.

— Так, может, ей пару канистр и забросить? Приехали бы, как люди, в гости, приняли опять же по стакану…

Не ожидавший такого поворота разговора, мужичок оживился. Достал из кармана ватника спички и поджег недокуренную папиросу. Выпуская в сырой воздух дым, принялся рассуждать вслух:

— Телегу мы в два счета спроворим, телега с лошадью не проблема! Поставить за них Василичу придется, не без того… — глянул он на меня вопросительно и я с готовностью подтвердил его решение. — Зато загоним к нему во двор твою тачку, будет не без пригляду. Тебя как звать-то? Меня Колькой!

Разом преобразившись, Николай стал суетливо деятельным.

— Вот такой я человек, — приговаривал он, направляясь энергичным шагом к призывно распахнутым дверям магазина, — если другу надо, в лепешку разобьюсь!

Другу было надо, тем более, что этот друг выразил в моем лице готовность полностью финансировать экспедицию. Переговоры с Василичем прошли более чем успешно, после чего, закусив, Колька запряг кобылу. Сам хозяин сделать этого уже не смог бы. С исторической встречи не прошло и полутора часов, а мы, затарившись провиантом, уже бодро трусили рысцой по тракту. Весело позванивали бутылки, застоявшаяся лошаденка звонко перебирала копытами. Возница, на манер ямщика, что-то напевал, но, лежа ничком на соломе, слов песни разобрать я не мог. Колька оказался прав, ливень так и не собрался, но висевшая в воздухе водяная пыль оседала на лице и на волосах. Достаточно было провести по лбу ладонью, как она становилась мокрой.

Так споро и беззаботно мы покрыли километров пять, после чего дорога резко преобразилась и конь наш, растеряв кураж, самостоятельно перешел на шаг. Теперь, прыгая на ухабах, телега двигалась вперед на манер бросаемого океанскими волнами парохода. От бортовой качки меня легко мутило и я со злостью думал, что последний раз до нас здесь проходили поляки во главе с Мнишками и уже тогда остерегались называть эти рытвины дорогой. После получаса такой езды, сознание начало мерцать и, вконец убаюканное, отлетело в другие края, оставив мое бренное тело обретаться на грешной земле. Глаза окончательно закрылись, когда же я с трудом разлеплял веки, то видел вокруг себя одну и ту же картину. Подступивший со всех сторон белесый туман окружал стеной и мне казалось, что мы остались одни во Вселенной и, покинув пределы родной Земли, плетемся, бросив вожжи, унылым Млечным Путем. Позади лежала вечность и вечность расстилалась впереди, и эту вечность нам предстояло коротать. Веки мои наливались свинцом и падали, и мир снова переставал существовать…