― пустота. Наган запутался где-то в простынях попадьи. Было глупо пасть геройской смертью, когда вот-вот случится последний решительный бой и враг будет выбит из Крыма. Но что-то ему подсказывало, что в этих пато-паташонах опасности не было.

Ему под нос сунули два мандата. В бумагу толстого, по всему виду, заворачивали сало, она была мята и прозрачна от пятен. Тощий достал свой гладкий и строгий документ из-под жёлтого прозрачного целлулоида планшетки.

― А это что? ― хмуро ткнул пальцем Варрава в мешок.

― Пропеллер, ― отвечали ему.

Нечем было крыть командиру взвода Варраве это непонятное слово. Он велел пришельцам иди в крайнюю мазанку и готовиться к их непонятному, но обращённому на пользу революции делу. Всё же он незаметно мигнул смышлёному татарину, что стоит приглядывать за пришельцами.

Вернувшийся под вечер татарин рассказал, что толстый разломал ограду у церкви и из своих трубок вместе с худым сделал большую клетку. Сверху они приделали длинную доску и крутят её мотором. И, наконец, всё это ужасно противно пахнет керосином.

Варрава сходил посмотреть ― он, видавший на войне многое, смекнул, что это не аэроплан.

На прямой вопрос толстяк поднял палец вверх и сказал важно:

― Автожир!

«По тебе и видно», ― подумал про себя Варрава и только покачал головой.

Худой меж тем баловался с каким-то ящиком, вращая ручку, будто шарманщик.

― Мы, ― сказал худой не менее важно, ― полетим над Перекопом и заснимем позиции белых с помощью кинематографического аппарата.

― За это нам обещали орден дать, ― добавил толстый.

«Ну и глупости, ― подумал про себя Варрава. ― Орден. Мне вот тоже хотели орден дать, а я штаны попросил. Потому что со времени проклятого царизма у меня новых штанов не было. А орденами пусть офицеры балуются». Вслух он, правда, ничего не сказал.

На следующий день он увидел цирковое представление ― худой сидел с толстым в клетке, которая ездила по улицам, распугивая кур. Вращался странный механизм, стоял шум, орали мальчишки, а бабы прятали бельё, развешанное для сушки.

Наконец, к общему изумлению, они поднялись в воздух и, повисев немного, свалились в стог сена.

На третий день они пришли к Варраве сами.

Вид их был победен, хотя гимнастёрки изорваны донельзя от частых падений.

― Мы полетим завтра на рассвете, ― сказал толстый гордо.

Они сели за стол. Доски стола были пригнаны плохо, и у худого тут же застрял палец в щели, и он не стал его вынимать.

― А вы идейные? ― спросил Варрава осторожно. Комиссар Натансон учил его, что незнакомых людей нужно расспрашивать медленно, не выказывая неприязни.

― Вы, Варрава, верно, думаете, что нам денег дадут? Что мы за деньги? ― переспросил его худой. ― Так вы успокойтесь. Не дадут.

― Деньги вообще скоро отменят, ― рассудительно сказал Варрава.

― Может, и отменят, ― согласился толстый. ― Да только ведь деньги ― это не резаная бумага, а память. Взял ты, Варрава, у комэска-2 новое седло, а он это запомнил, а потом пришёл к тебе за пулемётом.

― Нет у меня пулемёта. Да и не дам я ему пулемёта, хоть он дерись. Я пулемёт на цепке от паникадила держать буду.

― Ну, ― продолжил толстый, ― Не хочешь про пулемёт, так вот, к примеру, взял ты золота в банке, а потом…

Варраву бросило в жар ― эти люди откуда-то знали, что в тринадцатом году он с Мишей и Яшей вошёл в банк и взял золота на тридцать тысяч. Правая рука сама упала вниз, к поясу, но он опять был не готов ― теперь не то что нагана, но и самой кобуры там не было.

―…так вот, дорогой Варрава, вы берёте золота, на некоторые большие деньги, и поэтому начинаете служить Революции, потому что красные вам это простят, а белые ― нет. Вам памятливое мироздание одно, а вы ему другое. «Деньги ― товар ― деньги-штрих», стало быть.

Варрава знал одного Штриха. Тот был налётчик покруче многих, но Варрава не стал проверять своё знание.

― Это ты про бога, что ли?

― Не про бога, а про закон. Всё построено на памяти мироздания. Взял в этом банке ссуду, так тебе напомнят, не было б у мироздания памяти, так и закону человеческого не было. Хочешь, я тебе будущее нагадаю?

― А ручку тебе позолотить не нужно?

― Я тебе сам что хочешь позолочу. Я тебе, уважаемый Варрава, свой орден отдам.

― Как так?

― А вот так. Он тебе талисманом будет. А ты мне за это потом поможешь.

― Что за помощь?

― Да тебе дело, что ли, есть до будущего? Тебя, может, убьют завтра.

Варрава согласился с этим. Убить весьма могли, и орден ему действительно хотелось. Когда-то хотелось штанов, а теперь вот ордена. «Жаден человек», как говорил один поп, которого Варрава зарубил ещё в восемнадцатом году.

А убить его должны были обязательно, потому что Перекоп был страшен, как Измаил. Или ещё страшнее.

Но его вовсе не убили ― за неделю до штурма комвзвода Варрава заболел тифом, и поэтому очень удивился, что после взятия Крыма его наградили орденом. Он не стал отказываться ― вот, к примеру, красные наградные штаны уже истёрлись, а вторых не дадут. И он воткнул бело-красный цветок в розетку из кумача на груди.

Потом ордена велели носить просто, без розеток, и Варрава послушался, потому как военный человек должен слушаться своих начальников. Такая это профессия.

Служба его была гладкой, и орден действительно стал талисманом.

В годы, когда были нарушены ленинские нормы законности, талисман отобрали, как и его прошлую жизнь. Варрава несколько лет заведовал баней в одном отдалённом месте. Но память у мироздания была крепкая, оно во всём разобралось, и Варраве вернули орден и дали новые штаны ― даже с лампасами.

Потом он воевал, и воевал успешно. Ордена на груди удвоились и утроились.

Варрава служил и служил, а потом выслужился в большие начальники.

Однажды, когда чёрная машина подвозила его к министерству, повинуясь странному зову, он велел остановиться раньше.

На лавочке сидели круглый человечек и маленький мальчик.

«Деньги ― товар ― деньги-штрих», ― вспомнил Варрава. Теперь он знал, откуда эта фраза, и она в который раз подтверждалась. Мироздание было памятливо, и надо было платить.

Старичок наклонился к мальчику и сказал:

― Иди, погуляй, купи там мне «Военный вестник».

― «Военный вестник» в