Если в комнате никого нет или ее хозяин спит, мы должны оставить на столе пакет сока и пачку печенья. В комнате сто двадцать мы застаем дедушку, уютно похрапывающего в большом мягком кресле. Мы уже собираемся тихонько уйти, когда мне на глаза попадается стоящая на тумбочке старая черно-белая фотография. На ней молодой солдат, склонив голову, принимает военную награду от важного вида мужчины в круглых очках со стальной оправой.

– Это президент Трумэн? – шепотом спрашиваю я.

– Какая разница? – отвечает Эрон. – Пошли скорее. А то сейчас Дамблдор проснется и все уши нам изъездит.

Но мне, в отличие от Эрона, интересно.

– Единственная награда, которую вручает лично президент, это медаль Почета. Этот дед – герой.

– Да ерунда, – усмехается Питон. – В его молодости было столько войн, что медали раздавали налево и направо, как шоколадки.

Спорить я не хочу и, вздохнув, вслед за приятелями иду к выходу.

– А все-таки интересно, что он такого сделал. За просто так медаль Почета не дают.

– Наверно, трицератопса завалил или еще какую-нибудь тварь, – лениво предполагает Эрон. – Идем. Мы уже почти закончили.

– Это был птеродактиль, – раздается насмешливый голос у нас за спиной.

Мы дружно оборачиваемся. Хозяин комнаты, седой старик, уже не полулежит, а, слегка сутулясь, сидит в кресле.

– Я зарезал его каменным ножом.

Я делаю шаг вперед.

– Сэр, это вы на фотографии?

– Нет, это Гарри Трумэн. И вообще, ты не видишь, что я занят? Мне, чтобы только с кровати встать, полчаса надо. А потом еще час, чтобы с этими дурацкими ходунками доползти на тот конец комнаты.

Разумеется, ничем он не занят. Просто хочет, чтобы его оставили в покое. И, возможно, мы ему не слишком приятны – и понятно почему, ведь он, как и многие другие обитатели этого места, не больно-то тугоух.

– Простите меня, – говорю я и выхожу в коридор, где меня ждут Эрон с Питоном.

– Тебе, Эмброз, еще учиться и учиться, – говорит Эрон. – Учти, если Дамблдор начнет разглагольствовать про войну, тебе придется его слушать, пока не станешь таким же стариком.

Должен признать, что совет он мне дал, судя по всему, хороший.

– Ладно, – говорю я. – Давай скорее заканчивать.

Мы направляемся к последней оставшейся на этаже комнате, расположенной в дальнем конце коридора.

– Ну, вот почти и все, – устало вздыхает Эрон. – Восьмое Небо, и мы свободны.

– Восьмое Небо? – переспрашиваю я.

– Она тебе понравится, – говорит Питон. – Знаешь, что значит «на седьмом небе»? Так вот эта старая клуша обитает минимум на одно небо выше. Она уверена, что живет в роскошном отеле и что мы доставляем ей заказ из ресторана.

Когда я вижу миссис Свонсон, которая порхает по своей гостиной в розовом пеньюаре, расшитом блескучими цветочками, мне становится за нее неловко. Она явно потеряла связь с реальностью, и это совсем не кажется мне забавным. Сначала миссис Свонсон думает, что мы явились со светским визитом, и просит нас «организовать уголок для приятной беседы».

Эрон с Питоном ее словно не слышат, а я принимаюсь переставлять стулья, мне это не трудно. Все время, пока я этим занят, приятели из-за спины миссис Свонсон строят мне рожи и стараются меня рассмешить. А когда я заканчиваю, хозяйка смотрит на меня с таким выражением, будто хочет поинтересоваться, кто я такой и почему делаю перестановку в ее жилище, но воспитание ей этого не позволяет. Эрон с Питоном, больше не скрываясь, гогочут в голос.

Оставив на столе сок и печенье, мы собираемся уходить, но старушка, размахивая кошельком, догоняет нас у порога. Порывшись в кошельке, она извлекает двадцатидолларовую бумажку и протягивает ее мне.

– Как же вы уходите без чаевых, – говорит она.

Я отступаю на шаг.

– Нет-нет, я не могу принять…

Но не успеваю я договорить, как Питон протягивает свою мясистую ладонь и забирает деньги.

– Приятного вам пребывания, – говорит он миссис Свонсон, фальшиво улыбается во весь рот и пулей вылетает в коридор. Следом так же стремительно выскакивает Эрон.

– Эти деньги брать нельзя! – говорю я, едва нагнав приятелей в коридоре. – А то получится, что вы их украли!

– Не получится, – отвечает мне Питон. – Она сама их мне дала. Вернее, хотела дать тебе, но тебе не хватило мозгов их взять.

– Да, но… – У меня не сразу находятся правильные слова. – Ты же сам понимаешь, что она не в себе.

– А это уже дискриминация, – говорит он тоном записного праведника. – Я лично не считаю, что чокнутые старые кошелки чем-то хуже меня только потому, что не всегда понимают, что к чему. Они, как и все, имеют право раздавать деньги кому захотят. И кроме того, если бы мы не взяли у нее денег, она бы сильно расстроилась. Ей ведь хочется и дальше верить в то, во что она верит.

– Мы же сюда не просто так развлекаться пришли, а по приговору судьи, – не сдаюсь я. – Если попадемся на том, что берем деньги у постояльцев, нам реально светит новый срок исправительных работ.

– Да тебя вообще не должно было здесь быть! – повышает голос Питон. – Ты сам с нами напросился!

– Верни деньги, – не сдаюсь я.

Тут вступает Эрон:

– Эти пыльные экспонаты даже свои вислые задницы позабывали бы кто где – если бы не были намертво к ним приделаны. А Восьмое Небо, это я тебе гарантирую, как только мы ушли, сразу забыла, что мы вообще у нее были. Если мы сейчас вернемся и попытаемся ей все объяснить, получится просто, что мы покажем ей, какая она ненормальная. Ты этого хочешь?

Я понимаю, что Эрон заговаривает мне зубы, но в чем-то он прав. Вряд ли нам удастся объяснить миссис Свонсон, что чаевые она дала несовершеннолетним правонарушителям, направленным на исправительные работы. Но даже если бы и удалось, это только расстроило бы ее и еще сильнее сбило с толку.

– Давайте тогда отдадим деньги на благотворительность, – неуверенно предлагаю я.

– Отличная мысль, – соглашается Питон. – Мы пожертвуем их моей любимой благотворительной организации – фонду «Своди Питона на ланч». Никто не против пиццы?

Мы все смеемся – я, правда, посдержаннее обоих приятелей. Вся эта история с чаевыми оставила у меня неприятный осадок, и мои мысли заняты сейчас чем угодно, но уж точно не пиццей.

Перед тем как уйти, мы заходим к сестре Дункан, чтобы она отметила Эрону и Питону отработанные часы. Я официально от исправительных работ освобожден, поэтому мне отмечаться не надо.

Из дома престарелых мы как ни в чем ни бывало топаем в пиццерию. По пути я все жду, что несчастная двадцатидолларовая бумажка раскалится докрасна и прожжет Питону карман джинсов. Я сам не понимаю почему, но чем больше смотрю, как они дурачатся на ходу, толкаются и друг друга подкалывают, тем меньше мне хочется есть.