— Все очень просто, — ухмыльнулась Катя. — «Там, где сходится Смерть и Греза». — Катя любовно посмотрела на свой выставленный вперед безымянный палец, украшенный рубиновым перстнем с головкою мака, и, сменив его на указательный, уверенно показала на верхнюю часть цветочного орнамента. — Тайник находится там.

— Где? — не поняла указания Даша.

— Либо там, либо там, либо там, либо там, — указал палец четыре точки. — Смотри. Цветок барвинка и цветок мака сходятся лишь в одном месте — в той точке под потолком. Цветы словно целуются… Орнамент повторяется только пять раз. Всего четыре поцелуя — под одним из них должно что-то быть.

— А при чем здесь цветы? — не поняла Чуб.

— Мак называют цветком грез. Барвинок считают на Украине не только оберегом от нечисти, но и цветком мертвых — его часто садят на кладбищах. Он защищает усопших от злых духов.

— Смерть и греза. И впрямь просто, — радостно хмыкнула Даша. — Я ж говорила, метла всегда может понадобиться. Хотела бы я посмотреть, как вы б тут подпрыгивали. Держись, Пуф, — присев на метелку, Чуб взвилась к четырехметровому потолку и облетела по периметру комнату, последовательно ощупывая четыре цветочных «поцелуя». Аккурат под четвертым она нащупала какую-то выпуклость, надавила.

Внизу послышался шорох и треск. Катя склонила голову набок, пытаясь понять, откуда идет этот звук.

— Мышь! Мышь! — пропела Изида Пуфик и, оттолкнувшись четырьмя лапами от Дашиных плеч, спрыгнула с метлы на пол.

— Ах ты рыжая падла, — приземлилась вслед за ней Землепотрясная Чуб. — Выходит, Маша права, ты отлично умеешь сигать с высоты…

Рыжая падла не отреагировала на хозяйский упрек, ее хвост торчал из-под покрытого парчовой скатертью столика. Катя подняла ткань, заглянула. Подчиняясь неведомому механизму, прямо над плинтусом из стены выехал небольшой ящик… Встав на колени, Дображанская вытащила его целиком и поставила на пол. Даша плюхнулась на ковер рядом с ней. Маша, последние пять минут безмолвно наблюдавшая за их поисками, присоединилась к двум Киевицам.

Ящик таил настоящий клад — алмазы, рубины, сапфиры, изумруды большие и маленькие, продолговатые, овальные, круглые заполняли его до самых краев. Сверху лежало сложенное вчетверо пожелтевшее, покрытое пылью письмо, исписанное тонконогими чернильными буквами и все еще пахнущее терпкими духами Сары.

— Давай, Пуфик. Тут по-французски, — вынув лист из Катиных рук, Чуб сунула его кошке под нос.

Киса громко чихнула, отвернулась, талантливо выдержала напряженную театральную паузу (дав понять, что спектакль рыжей примы не прошел для рыжей кошатины зря), кокетливо почесала лапой за ухом, фыркнула и зачитала…

Здравствуйте, мой милый, мой верный Жофруа.

Вы пишете мне, что по-прежнему ждете меня, что я совершенно не изменилась и так же красива, как прежде. К несчастью, это только красивая ложь. Я же снова скажу некрасивую правду. Вам придется прожить свою жизнь без меня. После моего несчастного брака я дала зарок, что не стану больше ничьей женой и дойду свой путь одна до конца. И хоть душа моя часто вспоминает о вас и стремится к вам, разум уверяет меня, что я столь же зла, сколь и добра. Вы любите не меня, а свою мечту обо мне и…

…Твою любовь не может омрачить

Действительность с тоскливой серой прозой;

Я для тебя останусь только грезой…

Став вашей супругой, я б не смогла одарить вас счастливой семейной жизнью, но обещаю, что подарю вам счастливую смерть. Когда-нибудь вы поймете: этот подарок не менее ценен… Примите же мою душу как символ нашей «царственной и чистой» любви.

Ваша Мелисинда.

P.S. Какой бы странной ни показалась вам просьба, прошу, не измените мне с какой-нибудь прекрасной… идеей. Не говорите, что готовы отдать жизнь ради нее. Помните, это счастье отныне вы выбираете сами.

— Какой-то мутный финал? — сказала Даша. — И нет ни слова про Лилию.

— Есть, — возразила Катя. — Она просит Могилевцева принять ее душу в знак «царственной и чистой» любви. Это слова Принцессы Грезы, вручающей лилию. А лилия — символ невинной души. В данном случае — символ их духовной любви… — Руки Кати спешно вынимали из ящика драгоценные камни. — Столетие назад все образованные люди отменно знали символику цветов и не нуждались в дополнительных пояснениях. Мы же сейчас… — Дображанская замолчала. Ее пальцы коснулись бархатистого дна тайника.

Алмазной Лилии не было!

— Так где же она? — хлопнула ресницами Даша.

В кармане Катерины загудел телефон, изнывая от желания донести до нее какую-то весть. Дображанская взглянула на экран и приняла вызов.

— Алло… — Катино лицо помертвело. — Хорошо. Я сейчас приеду, — сказала она и уронила руку.

— Ну?! Почему ты молчишь?! — возмутилась Чуб.

— Она нашла ее, — мертвенно сказала Катя. — Нашла Лилию…

— Кто?!

— Жена депутата. Точнее, он нашел для нее… Мой Виктор Арнольдович. Антиквар, телефон которого я ей дала. — У Кати был такой вид, будто она никак не может решить, что ей делать — надавать себе самой по щекам или ущипнуть себя за щеку, чтобы проснуться. — Я еду к ней. Она в квартире на Стрелецкой.

— О’кей, — вскочила на ноги Даша. — Подбрось меня по дороге. Мне нужно к конкурсу успеть подготовиться. А ты, Маша?

— Я еще тут посижу. Может, сейчас, в 1917-м году, мне удастся разговорить Шоколадный домик.

— Хорошо. Я пришлю за тобой машину с водителем. — Катя уже была в дверях. Даша Чуб и косолапо семенящая за нею Изида Пуфик исчезли следом за ней.

Ковалева проводила их взглядом. И вдруг с непонятной, жадной поспешностью принялась рассовывать по карманам бриллианты, изумруды и сапфиры Семена Могилевцева.

* * *

Двери квартиры на Стрелецкой оказались распахнутыми настежь. Катерина вошла без звонка. Жилплощадь, принадлежавшую покойному дяде Кире, заполнял еще не выветрившийся запах стариковских лекарств и иного старья. На стене висело пожелтевшее фото улыбающейся круглолицей дамы в приплюснутой шляпке. В шкафах стояли покрытые пылью облезлые книги и дешевые сувениры советских времен, на древнем телевизоре «Вечер» — облезлое чучело совы и символ Севастополя деревянный орел.

— О, вот и ты!.. Сияющая, как праздничная иллюминация, жена депутата Мерсюкова бросилась к гостье. — Катенька, с меня причитается! Я никогда не забуду! Ты мне так помогла! Подожди немного, и мы поедем, отметим…

За ее спиной маячил порекомендованный Катей седовласый Виктор Арнольдович Бам.

— Да, собственно, мы уже и закончили, — с довольной улыбкой сказал антиквар. — Буфет можно продать. Картину… — Он быстро пошевелил пальцами в воздухе, прикидывая что-то. — К оценщику, а там посмотрим. Все прочее — хлам, на помойку, на свалку… Оно не стоит того, чтоб заставлять ждать нашу бесценную Катерину Михайловну.