«Все обернулось к лучшему», — твердила себе Рэчел. В тринадцать лет ее отослали прочь, и домой она больше не возвращалась. У нее не было дома. Но даже в первые тринадцать лет жизни дом был полем битвы, а не спасительной гаванью.

Ее единственная спасительная гавань — одиночество. Но Стелла отняла даже это.

Люк дотронулся до нее. Ей это не понравилось, но она никак не могла выбросить случившееся из головы. Его сильные руки, его большие ладони. Корона из шипов вокруг каждого сильного запястья. Ощущение его тела, когда она повалилась на него, кости, плоть и мышцы, тепло и твердая сила, которая была отчего-то ужасно пугающей. Близость его рта.

Ей не нравится, когда до нее дотрагиваются.

А еще не понравилось, как он смотрел на нее. Без малейшего намека на то сострадание, которое этот святоша излучает для масс. Его ясные серо-голубые глаза наблюдали за ней с напряженностью хищника. Он сидел тихо, почти не шевелился, и все же она не сомневалась, насколько опасен он может быть. Он завладел ее матерью, завладел ее деньгами. Отнял иллюзию, что Стелла питала к ней хоть какое-то нежное чувство. И отнимет больше, если сможет. Он уничтожит ее, и сделает это, не задумываясь. Если она позволит.

Рэчел лежала в освещаемой светом лампы темноте, напряженная, злая, растерянная. Горло еще болело, хотя уже не так сильно, как раньше, когда она не могла произнести почти ни звука. Побитое тело ныло, но боль в голове притупилась.

Было, однако, еще кое-что тревожащее. Они давали ей что-то, делали что-то, и это что-то оставило какое-то странное, неспокойное чувство. Кожу покалывало. Груди набухли. Губы горели.

Она закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться на странных ощущениях, и ненавистные эротические образы заплясали в голове. Сплетенные тела, ласкающие руки, жадные губы, рассыпавшиеся волосы, сила и медленный, чувственный огонь, грозящий спалить дотла.

Она услышала приглушенный протестующий звук и поняла, что он вырвался из ее саднящего горла. Воспоминания были обрывочными, тревожащими, нервирующими, и она силилась отыскать что-то твердое в этом зыбком сером тумане.

Но все было неясно. Лишь какие-то мимолетные, неуловимые ощущения, от которых тело болело и сжималось от страха и отвращения.

Что, Господи, что он сделал с ней?

Люк закрыл за собой дверь, отсекая комнату от любопытных глаз, и повернулся к мониторам камер слежения. Все было так, как и должно быть — для постороннего наблюдателя. Срок двухмесячного пребывания группы новичков приближался к середине, и каждый выполнял закрепленную за ним работу с молчаливой покорностью.

Рэчел Коннери выглядела далеко не покорной. Она сидела на узкой койке, невидяще глядя в пространство, трогая левой рукой губы. Ногти короткие, обкусанные. Это его не удивило.

Рэчел трогала свои губы с рассеянным любопытством, и Люк, наблюдая за ней, ощутил непонятное возбуждение. Она не знает, что он делал с ее ртом. И что он намеревается делать снова, в следующий раз с ее участием… или, по крайней мере, когда она будет в полном сознании.

Девушка вытянулась на узкой кровати, и он застонал. Она отвлекала его, не давала сосредоточиться. Он протянул руку и выключил монитор, взглянув на другие, соседние.

Группа Старейшин собралась в одной из небольших комнат для медитации. И Бобби Рей с ними. Странно, подумал Люк, приглядываясь повнимательнее и жалея, что не установил еще и подслушивающие устройства.

Они выглядели спокойными, мирными, собранными и строили планы относительно будущего «Фонда».

Ему, конечно же, не о чем беспокоиться?

Кальвин Ли был самым последним человеком, которого Рэчел ожидала увидеть в своей комнате вечером того же дня. Она собиралась захлопнуть дверь у него перед носом, когда заметила что-то у него в руках. Термос и две пустые кружки.

— Предложение мира, — мягко сказал он. — Приготовленное из свежесмолотых суматранских зерен.

Она на секунду замерла.

— Оно, вероятно, отравлено.

— Я принес две кружки. Умрем вместе. Могу я войти?

— Кофе — одна из тех немногих вещей, ради которых я готова рискнуть жизнью, — сказала Рэчел, открывая дверь, и прошла вслед за ним в затененную комнату.

Он ничего не говорил, пока возился за маленьким столиком, разливая в две кружки чудесно пахнущий кофе, потом вручил одну ей. Не было ни молока, ни сахара, но, впрочем, именно такой кофе она и любила. О чем, вероятно, знал и Люк, и его приближенные.

Если в кофе и был яд, Рэчел его не почувствовала, и ей уже было все равно. Она присела на узкую кровать, скрестив под собой ноги, и окинула взглядом обманчиво обходительного гостя.

Кальвин не торопился: поставил единственный в комнате стул с высокой спинкой, забрался на него и уселся, как нашаливший ребенок в ожидании наказания. У него были маленькие руки с коротенькими пальцами-обрубками, и он по-детски пригладил ими курчавые черные волосы.

— Полагаю, вы здесь, чтобы извиниться за то, что произошло вчера? — спросила она, когда полкружки было выпито, а он еще не проронил ни слова. — Хотите сказать, что не виноваты в том, что меня чуть не убили, что вы предупреждали меня насчет Энджел, но я не послушала, и что, быть может, вам не стоило сразу посылать меня в то отделение.

Кальвин поднял голову и взглянул на нее. Глаза его были темными и абсолютно пустыми.

— Нет, — вполне спокойно отозвался он. — Я намеренно вас подстрекал.

От потрясения она расплескала драгоценный кофе на джинсы. Он не только сделал это, но еще и совершенно спокойно признается в преступлении.

— Что-что?

— Люк сказал, что я должен покаяться перед вами в своих грехах и просить у вас прощения.

— А мне он говорил, что не верит в грех, — заметила Рэчел, вытирая пятно от кофе.

— О, он верит в грех, еще как. Да и как он может не верить при его-то происхождении и прежней жизни? — возразил Кальвин. — Просто Люк предпочитает не применять это понятие к тем, кто следует его учению.

— Но к вам-то применил.

Кальвин смотрел на нее с непроницаемым спокойствием.

— Мое преступление в том, что я желал вам зла и манипулировал обстоятельствами так, чтобы вы сами навлекли на себя это зло. Что вы и сделали почти без колебаний.

— Вы знали, что я выпущу Энджел.

— Конечно. Я знал, что вы женщина молодая и неугомонная, что ваша цель — найти способ навредить Люку. Несмотря на то что Энджел явный параноик и несет полный бред, я был уверен, что вы попадетесь на удочку. И вы попались. — Его застенчивая улыбка не затронула черных-пречерных глаз. — Кстати, как вы себя чувствуете? Полностью поправились?

— На удивление хорошо, спасибо, — холодно отозвалась она.