Побежала домой побыстрее и в светёлке Семена счастливого нашла с пятью котятами играющего.

– Глянь, Мариша, какое счастье я дома застиг. И главное, глупенькие ещё, маленькие котятки, кушать сами не умеют. Придётся нам им родителями стать, а то ведь погибнут без любови.

Котята малые, несмышлёные к рукам Семёна греться бежали, целовали пальцы мужские, ластились об бороду русую, будто знали, что любит их человек без корысти и мшели.

Счастливая Марамага сделалась, глядя, каким муж довольным стал. И даже пожалела чуток, что раньше котеньку не завели. Уж больно не любила Марамага живности в доме: волосы, шерсть, запах несвежий. Полкана – собаку – и того держали во дворе завсегдась. Не пускали домой ни птичку, ни мышку, ни кошку.

Настала ночь, отнесли котят в покрывале спать возле печки. А они давай мяучать, мать искать, проситься на руки. Семену ранёхонько на работу вставать, Марья Маревна котят на себя взяла. Только одного приласкает, покормит, колыбельную споёт, на ночь уложит – другой проснётся. Только второго уложит, третий заплачет в тоске. И так всю ночь, не спамши за котятами бегала: то водички, то молока, то погладить. Вконец измоталась, уснула себя не помня, забыв про мальцов.

Проснулась, а солнце уже высоко, глянь на кроватку, а одного котятки как нет. Стала искать, звать серенького. Вдруг слышит – в красном углу женском, где хлеб – священная еда, котелок чугунный с полки упал. Побежала смотреть. Ой, горе-горемычное, убило несмышлёныша серенького котелком.

Заплакала Марья Маревна слезами горькими: не выполнила нароченья божьего, не уберегла одного котёнка.

Пока искала глупого серенького, второй беленький в погреб упал и тоже разбился. Марья Маревна за голову схватилась, хотела опять зареветь, да вспомнила, что трое ещё остались у печки.

Побежала в светёлку, и впрямь: чёрненького-то нет, слышит только мяуканье тихое. Еле-еле нашла – забрался в трубу и всё-таки сдох от недосмотра. Пока бегала-спасала и мёртвеньких в руках таскала, слышит двое-то кричат-орут, кушать хотят, а молока в доме нет. Да и коровку Нюрку пора доить, она тоже мычит в хлеве: выпускай давай, мол, мочи нет стоять тут с выменем полным.

Ох, что делать?! Не знаешь, куда бежать. Быстро в сенях корзинку нашла, усадила поглубже живых котят, мёртвых ещё тёпленьких рядом уложила и, ни водички не хлебнувши, ни косу не заплетя, побежала Нюрку доить и выпускать в поле пастись корову несчастную. Пока доила, пока работала, повылезали двое глупышей светло-русеньких из корзинки и по хлеву разбежались в разные стороны.

Марья вконец в отчаянье впала: ах, что за мать из неё, если с пятью котятами справиться не может?! Давай искать окаянных, звать.

– Котятки, деточки мои, куда ж вы от меня всё время прячетесь? Ведь мне вас живыми надо Купале принести. Или не быть счастью моему вовек, – уселась на пенёк и давай плакать. Горько плакала, громко, от сердца, а не помогло. Как не было котят, так и пропали даром. Искала-искала, а всё без толку. Тогда решила: раз случилась беда, пойду хоть мёртвых малышей схороню, раз живых не осталось.

Пошла к речке, нашла местечко укромное, вырыла ямку, уложила тельца маленькие в платок свой расписной со смородиной и со слезами женскими прощальными в землю котят закопала.

– Серенький, Беленький, Чёрненький, с миром в землю ложитесь. Пусть она пухом вам станется. А меня печаль-кручина ждёт. Недаром боги мудрые не давали мне деточек. Раз я, окаянная, котят уберечь не могу.

И пошла домой несчастная без платка с косами распущенными.

Убралась по хозяйству, накормила курей, огород-садик облагородила, ужин сготовила, села у окна и давай ждать мужа любимого, не зная, как слова подобрать, что угробила котят, что сердце любимого грели.

– Семояр, свет очей моих, бросай меня. Со мною семьи путной у тебя не получится. Найди себе ту, что матерью хорошей твоим детям станет. А я – росомаха, – говорила в печали гордая женщина.

Тяжело вздохнул Семояр от разговоров жёнушки.

– Что ты, милая, разве смог бы я с другой счастливым стать? Тебя люблю. Тебя обавлю. Тебя счастливой видеть хочу. А как назвала ты наших котяток ласковых?

– В честь Купалы-матушки, водицы святой, что с рожденья до смерти нас питает. Старшего – Купоявом, среднего – Купорадом, младшего Купославом. А дочурок: Капонавой и Капокострой в честь берегинь Нави и Костромы.

– Хорошие были бы дети. Я их такими запомню, – обнял жену крепко и поняла Маромага, что зря ревностью исходилась, любит её Семояр больше жизни, больше детей любит.

Пошёл Семояр умыться перед ужином, а вернулся, – лицо счастливое, будто чудо произошло.

– Смотри, женушка, смотри, любимая, кого я в баньке обнаружил! – и держит в руках двух котят, что убежали давеча от Марьи.

Схватила их женщина и давай целовать, приласкивать.

– Счастье вы моё, где ж вы были, шалуны игривые! Как вы сбежали от меня, юркие? Чуть сердце из-за вас не разбилося!

Целую ночь от них не отходила Марья Маревна, к себе спать взяла, грела, целовала, как родных. Просили покушать – вставала быстрёхонько, молочком поила, потом опять спать укладывала. Чтоб не сбежали, пока работы домашние, смастерила кроватку особую, из которой не выпрыгнешь и всегда при глазах.

Всё время свободное им отдавала, забыв и про сон дневной, и про женские радости в зеркальце зреться.

А когда настал день Купалы водяной, постучались подружки-молодицы в дверь к Маревне, позвали к берегам речным идти, хороводы водить, богиню о милости просить. Отказалась женщина, с улыбкой провожая:

– Бегите, девчата, бегите, милые. А мне идти – срамиться лишь, когда не смогла я усмотреть за котятами слепыми. Разве можно такой росомахе детей доверить? И не могу оставить котят одних. Разбегутся, потеряются, – и тихонечко дверь захлопнула. И пошла по делам: мужа ужином кормить, спать укладываться, за котями пушистыми приглядывая.

А на утро встали с Семояром, помолились богам славенным и праведным, глянь, а в корзинке у кровати вместо котят сыночек с дочкой лежат новорожденные. Лежат, глядят, улыбаются.

Расплакались от счастья родители. Давай друг друга целовать и поздравлять, детей нянчить и обнимать.

– Семояр, мой любимый муж, прости меня, женщину гордую, из-за меня боги не милостивили. Хотела я пятерых детей, чтоб тебя посильнее к себе припрячь. А сама за котятами углядеть не могу.

– Что было, то было, – говорил отец на руки дочь и сына беря. – А раз боги миловали двоих, не за горами и тройня пожалует.

Поцеловались крепко и обнялись.

Конец

Сказ про закладного Евпатия «дурну