– Заявил он вам, что поручает шпионить за своей женой?

– Нет, сэр.

– Тогда почему вы упомянули о супружеских ссорах?

– По моему мнению, именно в этом была причина его беспокойства.

– Что еще вы говорили ему?

Вульф заерзал на кресле

– Я хотел бы быть уверенным, что правильно понимаю ваш вопрос. Вы интересуетесь тем, что я говорил ему в тот день или при следующей встрече?

– Я имею в виду тот день. Других встреч ведь не было, не так ли?

– Нет, сэр, была.

– Вы хотите сказать, что вы еще раз встречались с обвиняемым? В другой день?

– Да, сэр.

Мандельбаум замер. Поскольку он стоял ко мне спиной, я не мог видеть его физиономию, но не сомневался, что на ней было написано крайнее изумление. Иного нельзя было и ожидать, поскольку в его делах лежало подписанное Ниро Вульфом заявление о том, что он не видел Эша ни до 13 июля, ни после того.

Голос помощника прокурора зазвучал резче.

– Где и когда состоялась эта встреча?

– Около девяти часов сегодня утром в этом здании.

– Вы разговаривали с обвиняемым в этом здании сегодня?

– Да, сэр.

– При каких обстоятельствах?

– Его жена договорилась о свидании с ним, ну и разрешила мне ее сопровождать.

– Как она это устроила? С кем договорилась?

– Не знаю.

– Присутствовал ли при этом защитник, мистер Донован?

– Нет, сэр.

– Но кто же тогда?

– Миссис Эш, мистер Эш, я и двое вооруженных охранников, один у дверей, второй в конце комнаты.

– Что это была за комната?

– Не знаю. На дверях не было номера. Думаю, я сумею вам ее показать.

Мандельбаум повернулся и посмотрел на Робину Кин, сидевшую в первом ряду. Я не юрист, поэтому не могу сказать, имел ли он право вызвать ее для дачи показаний. Конечно, жена не может свидетельствовать против своего мужа, но в данном случае можно ли было опираться на это запрещение? Так или иначе, но Мандельбаум либо отказался от этой идеи, либо отложил ее на время. Он попросил у судьи разрешение посоветоваться с коллегами и отошел к столу. Я воспользовался этим перерывом, чтобы оглядеться. Гая Унгера я заметил с самого начала; он сидел посреди зала с левой стороны. Белла Веларди и Эллис Харт заняли места на другом конце скамьи. Очевидно, контора Бэгби на Шестьдесят девятой улице была укомплектована телефонистками, вызванными из других бюро. Клайд Бэгби, их босс, сидел ряда за два перед Унгером. Элен Велтц, наша Червонная дама, которую я отвез семь часов назад из квартиры Сола в отель, сидела в задних рядах, неподалеку от меня.

Советники прокурора дружно поднялись и покинули зал, а Мандельбаум возвратился назад к Вульфу.

– Разве вы не знаете, – загремел он, – что свидетель обвинения не имеет права разговаривать с человеком, подозреваемом в преступлении?

– Нет, сэр, я этого не знаю. Насколько мне известно, все зависит от содержания беседы. Я не обсуждал своих показаний с мистером Эшем.

– Что же вы с ним обсуждали?

– Некоторые дела, которые, по моему мнению, представляли для него интерес.

– Какие дела? Что в точности вы ему сообщили?

Я вздохнул с облегчением, потянулся и разжал пальцы, стиснутые в кулак. Этот толстый хитрец добился своего! Задав свой вопрос, Мандельбаум невольно подыграл Ниро Вульфу. Теперь тот выложит присяжным все, что считает нужным, если только ему не помешает Джимми Донован. Но Донован не был простаком.

А Вульф и бровью не повел:

– Я сказал, что вчера, сидя в этом зале и ожидая вашего вызова, пришел к мысли, чти некоторые факты, связанные с убийством Мэри Виллис, не были достаточно хорошо проверены. Поэтому моя роль как свидетеля обвинения для меня стала неприемлема. Я сказал ему, что решил сам разобраться в некоторых пунктах. Что знал, какую ответственность понесу, самовольно покидая зал суда. Но интересы правосудия кажутся мне более важными, чем личные. Но я не сомневался в том, что судья Корбетт…

– С вашего разрешения, мистер Вульф. Вы сейчас не защищаетесь от обвинения в оскорблении суда.

– Совершенно верно, сэр. Вы меня спросили, что я говорил мистеру Эшу. Я отвечаю. Он поинтересовался, какое предположение я сделал. Я ответил, что у меня сложилось двоякое мнение об этом деле. Во-первых, как человек, обладающий долгим опытом работы по расследованию преступлений и общения с преступниками, я сильно сомневаюсь в его виновности. Во-вторых, полиция была, видимо, настолько убеждена обстоятельствами, сложившимися против мистера Эша /очевидный мотив, обнаружение им трупа/, что их внимание было несколько притуплено. Например, опытный следователь всегда особо придирчиво приглядывается и прислушивается к любому человеку, занимающему «привилегированное положение». Такими людьми являются врачи, адвокаты, доверенные слуги, старинные друзья, и, разумеется, ближайшие родственники. Если среди перечисленных лиц находится мошенник, он имеет особо благоприятные условия для осуществления своих преступных намерений. Мне пришло в голову…

– И вы все это говорили мистеру Эшу?

– Да, сэр. Когда я вчера сидел в этом зале и слушал, как мистер Бэгби рассказывает о работе на его коммутаторах, мне пришло в голову, что телефонистки, несомненно, тоже относятся к той категории привилегированных лиц, о которой я только что говорил. Беспринципный оператор, прослушивая разговоры своих клиентов и, получая разного рода информацию, может позднее использовать ее в целях личного обогащения. Например, биржевые новости, производственные и профессиональные планы, множество других вещей. Тут возможности безграничные. Разумеется, наиболее многообещающим является выяснение личных секретов. Правда, большинство людей опасается обсуждать важные секреты по телефону, но далеко не все. В экстренных же случаях об осторожности забывают. Вот меня и осенило, что для получения подробных интимных сведений или хотя бы намека на них, которые столь полезны и выгодны шантажистам, служба телефонных ответов представляет возможности, равные, если не превосходящие возможности врача, адвоката, доверенного слуги… Любой оператор на коммутаторе мог бы без труда…

– Все это праздные рассуждения, мистер Вульф. И вы делились своими сомнениями с обвиняемым?

– Да, сэр.

– Сколько времени вы находились в его обществе?

– Почти полчаса, а за полчаса я могу сказать очень многое.

– Не сомневаюсь. Но время суда и присяжных заседателей нельзя расходовать на пустую болтовню.

Мандельбаум посмотрел на присяжных одним из своих «понимающе-сочувственных» взглядов и снова обратился к Вульфу:

– Вы не обсуждали своих показаний с обвиняемым?

– Нет, сэр.