у него завелся клещ, а Они думали, что это грязь, и Дик перестал слышать. Из-за Их нерадивости собака стала обузой. И то, что Дик долго прожил, не Их заслуга, а его «пометного лидерства». Вместо ответной любви и заботы – безалаберное, равнодушное, а порой и жестокое, отношение к тому, кого Они приручили, полная безответственность за собачью жизнь, – надо называть вещи своими именами.

На исповеди батюшка сказал:

– Это, матушка, все Ваши эмоции. Думайте лучше о том, как Вы к людям относитесь.

Да в том-то и дело, что к людям – очевидно, так же.

Все это было давно. Она хотела взять в питомнике больную никому не нужную собаку, но боялась причинить Ему боль: одному Богу известно, что он тогда пережил.

Он увез с дачи домой приблудившегося котенка, и долгое время Она звала кота собакой: «Собаку кормили?», «Не видели собаку?», «Купи собаке корм»…

Случай в больнице

– Погаси свет, все еще спят!

– А вы не в санатории! Больница есть больница!

– Как можно быть такой беспардонной!

– А как я в темноте накручиваться буду?

– Все! Больше не заснуть, – под общее бурчание и скрип кроватей подумала Елена Леопольдовна. Как появились в палате Таня и Эмма, день стал начинаться в шесть утра.

Толстая 55-летняя с тазобедренным протезом Таня и 85-летняя маленькая лечившаяся от старости Эмма ложились в НИИ Ортопедии и протезирования раз в год, предварительно договорившись по телефону о дате поступления, и просились в одну палату. Во все кабинеты Таня занимала Эмме очередь. Живописную пару сразу узнавали: где Таня, там и Эмма. Им симпатизировали и прописывали полный комплект процедур. Распаковав вещи, Таня уходила из палаты, предоставляя возможность Эмме во всех подробностях в очередной раз рассказать историю своей жизни. Может быть, лечение Эммы в этом и состояло. Елена Леопольдовна слышала трижды из открытых дверей других палат Эммин голос, самозабвенно озвучивающий все тот же сюжет. Она и сама бы присоединилась еще раз послушать, так как слушать было что.

Маленькая местечковая евреечка с немецким именем Эмма и отчеством Шмулевна при фашистах поменяла в паспорте национальность, со студенческой скамьи ушла на фронт зенитчицей, жизнерадостно, как Василий Теркин, преодолевала жизненные невзгоды, воспитала дочь-инвалида, которую инвалидом сделали врачи, выдала ее замуж, тоже за инвалида. Дочь закончила ИНЯЗ им. Мориса Тереза, стала надомным преподавателям, родила сына-умницу, который побеждал в олимпиадах и поступил в МГУ на Мехмат. Сама Эмма, привязанная к дочери-инвалиду, всю жизнь шила и продавала косметички и другие необходимые женщинам мелочи. В больницу она привезла целую сумку таких косметичек для врачей, медсестер и благодарных слушателей.

Танина кровать стояла рядом со шкафом. Под толстой Таней она скрипела всю ночь, а утром к какофонии звуков подключался шкаф, сначала своими несмазанными петлями, а потом шуршанием целлофановых сумок с Таниными вещами. Даже медсестры умудрялись делать утренние уколы спящим женщинам в темноте и бесшумно. Но что поделать – биологические часы у всех разные. Танины биологические часы совпадали с установленным всероссийским больничным режимом, который был на ее стороне.

За Таней лежала Зина. Она по утрам с Таней конфликтовала. По вечерам – тоже, из-за телевизора. Ну, Зина – и Зина. Постящаяся перед Пасхой Елена Леопольдовна незаметно от других отдавала ей в столовой мясные блюда: бедную Зину никто не навещал. Вторая Зина, Зиночка Калиновская, лежала между Эммой и Женей-лифтершей. Елена Леопольдовна располагалась у самой двери в углу. Последней в палатном комплекте была пустая кровать, которая разделяла враждующих Зину и Таню. Почему-то Эмма на нее не легла.

Все дамы в палате, за исключением Эммы, были примерно одинакового возраста: от 55 до 60 лет. Вечерами, с шести до одиннадцати, они дружно, если Таня не возражала, смотрели одни и те же сериалы. После ужина Елена Леопольдовна выходила в холл, брала из больничного книжного шкафчика Фолкнера, читала, звонила домой, смотрела на беседующих в креслах больных – кто без руки, кто без ноги, – и часто принимала участие в разговоре, по поводу и без повода смеялась. Приняв душ, помолившись, она ложилась в неудобную кровать и через наушники слушала радиостанцию «Радонеж».

Елена Леопольдовна лежала в больницах минимум раз в год. Как ни странно, от больниц у нее оставались самые светлые воспоминания. Вдали от домашней суеты хорошо думалось, прочитывалась уйма книг, находилось время на вечерние прогулки и задушевные разговоры. Каждый раз Елена Леопольдовна поражалась одной и той же мысли – в больницах плохие люди не лежат. Всегда в огромной душной палате находился близкий по духу ей человечек, который навсегда поселялся у нее в сердце. Она удивлялась, какими чистыми, добрыми, интеллигентными, интересными могут быть простые люди. Муж смеялся:

– Тебе опять из котельной звонили. Ну, и знакомые у тебя! То крановщица, то сварщица!

В какой-то день зарядка кончилась, и приемничек заглох. Вместо «Радонежа» Елена Леопольдовна услышала омерзительный рассказ рядом лежащей Жени о ее постельных встречах с мужчинами, вдвойне омерзительный смакованием подробностей. Это было откровение со знаком минус, дно, на которое Елена Леопольдовна никогда не опускалась, зло, больше которого она не знала, антикрасота. Рассказ шел под поощряющее похихикивание. Елена Леопольдовна громко неестественно покашляла, Эмма ее поддержала:

– Хватит разговоров – спать пора.

Сна не было. Елена Леопольдовна ретроспективно вспомнила некоторые эпизоды своей интимной жизни, отталкивающие ее от мужа на долгие месяцы. То же дно? Или в искаженном виде проявляющаяся верность уже не интересной, привычной, стареющей жене? И надо снова работать над собой и быть желанной? И это в зрелом возрасте, когда более ценна уже другая близость!

Напротив женского туалета находилась мужская палата «протезников». Когда Елена Леопольдовна первый раз случайно взглянула в открытую дверь, – а она почему-то всегда была открыта – и увидела висящие руки и ноги в огромном количестве, на нее напал смех. Она сама ходила с палкой, другие дамы перекошенными болью походками ковыляли по стенке, но все ухаживали за собой, делали прически, хотели нравиться. И кавалеры были им под стать. Вечные «инь» и «ян»!

Самое деятельное участие в преображении больных женщин принимала Таня. Она учила всяким косметическим премудростям, к ней приходили на консультацию из других палат. Однажды она намазала стареющим дамам гармональные усики осветляющим шампунем:

– Потерпите немного, усы обесцветятся и будут незаметны – я всегда так делаю.

Двадцать минут в палате стоял хохот, пока пышные белые пенистые усы не были смыты водой. Эмма, довольная признанием Таниных заслуг, подытожила:

– Она любит опекать.

Большой проблемой в больнице