— Я из Милета, — напомнила Феодоте Аспасия.

— Это всё равно. Позировать — это значит находиться перед живописцем, который тебя рисует, быть ему натурщицей. Сегодня меня будет рисовать сам старик Полигнот.

— Чем же он знаменит? Ты сказала: «Сам старик Полигнот...»

— Когда побываешь в Пёстрой Стое, тогда поймёшь. Там на стене есть его картина, которая называется «Греки после взятия Илиона». Ты должна знать, что такое Илион, если правда, что ты читала Гомера.

— Я читала Гомера и знаю, где Илион, куда Агамемнон, царь Микен, привёл войско, чтобы отбить у Париса Елену, жену своего брата Менелая...

— Хорошо, хорошо, — остановила Аспасию Феодота. — Теперь я вижу, что ты читала Гомера. Очень хорошо. Но давай вернёмся к Полигноту. Старик будет рисовать мою фигуру, моё лицо и эти прозрачные одежды — никто в Элладе не может сделать это лучше, чем он. И он не нашёл для этой своей работы натурщицу лучше, чем я. Красивее, чем я, — не без хвастовства добавила Феодота. — А ты будешь стоять справа от меня... Это всё, что от тебя сегодня требуется. Мои девушки будут прогуливаться по залу в голубых и розовых прозрачных одеждах, а ты будешь стоять — в пурпуре, в золоте, красивая и стройная, как статуя.

— И как статуя молчать? — спросила Аспасия.

— Сегодня тебе лучше помолчать, — ответила Феодота. — Я не знаю, умеешь ли ты хорошо разговаривать с мужчинами, так же хорошо, как ты хороша собой. Конечно, если Полигнот спросит тебя о чём-нибудь, ответь ему, но обдуманно и без стремления блеснуть. Скромно и обдуманно.

— Так и поступлю, — согласилась Аспасия. — А если ко мне станут приставать с вопросами твои девушки?

— Не обращай на них внимания. Они — только бабочки, которые порхают вокруг прекрасного цветка.

— Прекрасный цветок — это ты? — дерзнула спросить Аспасия, словно какой-то демон дёрнул её за язык.

— Разумеется, — ответила Феодота с интонацией, после которой Аспасия не решилась бы возразить, даже если пожелала бы: Феодота, несомненно, была прекрасна.

Чёрные длинные волосы, белый прозрачный пеплос, золотистое тело, лицо Афродиты, певучий голос, гибкие руки, длинные пальцы в перстнях, переливающийся и бьющий лучами бриллиант на диадеме и, словно розовые кораллы, пальчики на ногах.

— Сейчас пойдём, — сказала Феодота. — Ты понесёшь мой шлейф?

— Охотно, — ответила Аспасия.

Этот зал скорее походил на экседру и конечно же не предназначался для жилья, так как у него было только три стены, а четвёртая сторона, открытая от потолка до пола, смотрела в сад, на юг, где сквозь листву сияло летнее яркое солнце, заполняя светом всё помещение. От стены до стены здесь было шагов двадцать, так что в зале одновременно могло разместиться десятка два, а то и больше пиршественных лож — для этого, вероятно, он и предназначался, если судить по росписям на стенах: там всюду среди цветов и зелени пировали юноши и девушки. Но сейчас в зале не было лож и столиков, а было только одно то ли большое кресло, то ли трон, увитый лианами и цветами. На этом троне можно было не только сидеть, но при желании занять любую позу полулежа, склонившись на разноцветные шёлковые подушки — таким Аспасия представляла себе трон персидского царя или царя Лидии. Но этот трон, как легко можно было догадаться, предназначался не для царя, а для Феодоты. Она должна была возлечь на него в грациозной позе перед живописцем Полигнотом.

Когда Аспасия и Феодота вошли в зал, он был ещё пуст, безлюден. Но Феодота сразу же направилась к роскошному креслу, устроилась в нём, откинувшись на подушки и обнажив груди, сказала Аспасии, указывая рукою на дверь, за которой в отдалении слышались женские голоса:

— Выйди туда и позови девушек.

Дверь вывела Аспасию всё на тот же балкон перистиля, на котором у лестницы, ведущей с балкона во дворик с фонтаном и алтарём Гестии, толпились голубые и розовые девушки-бабочки.

— Пора, девушки, хозяйка зовёт вас! — крикнула им Аспасия.

Те загалдели и застучали ножками по балкону, будто табунок жеребят.

— А нас? Нас она не зовёт? — спросил Аспасию голос с противоположной стороны перистиля. Это был мужской голос, низкий и зычный, как рог келевста на персидском судне. Аспасия повернулась на голос и сразу же увидела его владельца — высокого седого старика в длинном жёлтом гиматии с суковатой чёрной палкой в руках. Рядом с ним стояли полуобнажённые рабы. Их было два. Каждый из них держал в руках что-то наподобие ящиков, в которых, как догадалась Аспасия, находились краски, кисти и другие принадлежности живописца.

— Вы Полигнот? — спросила старика Аспасия.

— Я-то Полигнот, — ответил он, — а ты кто?

Аспасия не ответила, спросила Феодоту:

— И Полигнота звать? Он там, — указала она на дверь.

— Да, зови, — ответила Феодота, лихорадочно поправляя волосы и меняя позу. — Всех зови, кто там есть.

Аспасия перегнулась через балконные перила и громко сказала:

— Все идите! Все!

— Ты кто? — окружили её голубые и розовые девушки, когда она вернулась в зал. — Как зовут?

От них так пахло благовониями, что Аспасия чуть не задохнулась, будто окунула вдруг лицо в корзину с ароматными цветами. Собралась ответить им, но Феодота скомандовала резким голосом — Аспасия очень удивилась, что у Феодоты может быть такой голос:

— Все займитесь делом!

Девушки закружили по залу в бесшумном танце, взмахивая руками, как крыльями, Аспасия же стала за креслом Феодоты с правой стороны. Солнечный свет не падал на неё прямо, солнце было над крышей, но она была так же хорошо освещена, как и Феодота, — пурпурная и золотая, как изваяние Афродиты.

Вместе с Полигнотом пришли не только его рабы, но и ещё пять или шесть мужчин, очень молодых и шумных.

— Полигнот, прикажи Феодоте, пусть она сбросит пеплос! — сказал один из них, обращаясь к старику живописцу. — Мы готовы уплатить ей за счастье созерцания!

— И та пусть разденется, — сказал другой, — указывая на Аспасию. — Хотим видеть слоновую кость тела, а не ткань из шерсти. Кто ты? — спросил Аспасию мужчина. Он был среднего роста, курнос, лобаст, выпячивал сладострастные толстые губы и поводил большими глазами, выступающими, как у рака, из глазниц.

— Я Аспасия из Милета, — ответила ему спокойно, как учила её Феодота, Аспасия.

— А теперь спроси меня, кто я, — предложил ей всё тот же мужчина.

— Это Сократ, — сказала Аспасии Феодота. — Он говорит о себе, что его каждая собака в Афинах знает. Многие называют его мудрецом, а сам он называет себя шмелём, который жалит всех своими вопросами. Будь осторожна с ним, Аспасия.

— Но пусть же Феодота сбросит пеплос! — потребовал тот, что заговорил первым. — Нельзя пить вино, которое закупорено в сосуде. Так и красотой нельзя насладиться, если она спрятана под покрывалом.