Рама обошел дом сзади, легко перемахнул забор, слепленный из негодных досок. Нужно быть осторожным, не хватало только засветиться рядом с чужим домом и машиной. Пригнувшись, он подошел к тачке, присев перед передним скатом, стал тереть резину перчаткой, стараясь разглядеть маркировку покрышки. Отлично, диаметр колеса совпадает с диаметром колеса бумера.

— Теперь главное, чтобы дырки креплений совпали, — прошептал Рама. — Ничего, совпадут…

Окрыленный неожиданной удачей, он сорвался с места и тем же маршрутом, задами, через огород, выбрался на улицу. Очутившись по другую сторону забора, стряхнул снежную крошку со штанов и быстро зашагал в обратном направлении. Не заходя в дом Собачихи, вытащил из багажника бумера домкрат и кое-какой инструмент. Открутил заднее колесо. Что ж, кажется, крепления должны совпасть. Точно, совпадут. У Рамы глаз, как алмаз.

Он не успел поставить колесо на место, когда услышал тихое покашливание. Обернувшись, разглядел возле забора темный силуэт. Меховой воротник дубленки, гладкие волосы зачесаны на затылок и собраны в косу. Это же Катька. Рама встал, вышел на улицу через калитку, взял в свои руки Катькины ладони.

— Озябла?

— А ты погреть хочешь?

Катька взяла его за руку и, ни слова не говоря, повела за собой. Рама слышал, как скрипит снег под ногами, а в груди бешено колотится сердце. Минут через десять поднялись на крыльцо какой-то приземистой избы, Катька своим ключом открыла врезной замок, пропустила Раму вперед. Темнотища, хоть глаз коли. Рама стоял, боясь сделать шаг вперед или в сторону. Так продолжалось, пока Катька не засветила керосиновую лампу. Рама удивленно заморгал глазами. Впереди ряды стульев, сцена, заваленная пыльными транспарантами, стенными газетами и еще каким-то хламом. Пахнет мышами и пылью столетий. Рама, шагнув к девушке, расстегнул пуговицы ее дубленки.

— Не здесь, пойдем на сцену, — прошептала Катька. — Там можно лечь на газеты. Будет мягко, как на кровати. Тут был кинозал и красный уголок.

— Какой уголок? — не понял Рама.

— Красный уголок. Ты что, не знаешь, что это такое?

Рама пожал плечами. Он хотел рассказать, что у них в школе тоже был красный уголок. Был до тех пор, пока Рама не сжег его в отместку за то, что классный руководитель вывела ему двойку по поведению и грозилась оставить на второй год. Школу пришлось сменить, а Рама заработал первый привод в милицию. Впрочем, эту историю девушке знать не обязательно.

Катька вошла на сцену, поставила лампу, сбросила с себя дубленку, через голову стянула шерстяное платье. Рама, смущаясь, тоже стал раздеваться. Он спешил, срывая с себя вещи, не хотелось, чтобы девушка увидела его в этой позорной нательной рубахе и стариковской жилетке с мелкими пуговичками…

Через полчаса Катька, не стесняясь своей наготы, поднялась с измятых газет и стала одеваться. Рама, подложив руки под голову, разглядывал соблазнительные изгибы ее тела, гладкую кожу, на ощупь похожую на китайский шелк, и вьющиеся распущенные волосы. Не оставляло ощущение, будто на стульях в зале затаились какие-то неизвестные люди и во все глаза пялятся на него и Катьку.

Потом он вспомнил, что последний раз спал с женщиной пару недель назад. Это была бывшая шлюха, в свои лучшие времена работавшая в одном известном притоне, который посещали очень богатые люди. Рама подумал, что Катька не похожа ни на одну из московских лярв, с которыми он частенько делил постель. У тех одна мечта: залететь от крупного бизнесмена и всю жизнь, день за днем, год за годом, тянуть с него деньги. Катька мечтает о том, чтобы мать поправилась, хотя знает, что шансов почти нет.

— Нравишься ты мне очень, Катя, — тихо сказал Рама. — Слышишь?

Катька наклонилась и поцеловала его в раскрытую ладонь.

— Ладно, пойду я, — ответила она. — Мать, наверное, уже проснулась. Пойду.

— Катя, мы сейчас дела утрясем, и я вернусь, — пообещал Рама. — Поедешь со мной?

— Поеду, — кивнула Катька. — А ты вернешься?

Рама ничего не ответил. Он не знал ответа на этот совсем простой вопрос…

— От кого-то тут воняет женскими духами, — сказал Леха Килла, когда Рама возвратился в дом Собачихи и, вытянувшись на соломе, укрылся лоскутным одеялом. Килла снял с головы шапку, в которой спал, втянул в себя воздух. — Воняет… И уж точно не от меня. Ну, Рама, ты даешь.

Эту ночь Виктор Ольшанский провел в дороге. До Смоленска докатили быстро. Тяжелый джип «сабурбан» с дизельным двигателем хорошо чувствовал себя и на трассе и на проселке. После Смоленска начались заморочки, в темноте проскочили нужный поворот на поселок «Сосны», где, по слухам, временно обретался кореш Кота Евдоким Вяткин. Прокатили по трассе десять километров, пока не поняли, что удаляются от цели своей поездки, а не приближаются к ней.

Сидевший за рулем шепелявый Генка Чудов по прозвищу Штанина съехал на обочину, разложив на коленях карту, долго водил по бумаге желтым от табака пальцем и шепотом поминал бога и мать. Ольшанский, открутив крышечку термоса, сделал пару глотков крепкого кофе.

— Промахнулись, — сказал Штанина. — Самую малошть. Вершт десять, не больше.

Развернув машину, он погнал ее по пустому шоссе в обратном направлении.

— Промахнулись, мать твою, — огрызнулся Толмач. — Штанина, ты совсем, что ли, горем убитый? Десять верст — это, по-твоему, самая ма-ло-ш-ть?

На заднем сиденье рядом с Ольшанским развалился другой охранник, Володя. На его морде еще не зажил штемпель, что ему поставили во время разгрома бильярдной. Володя дремал, просыпаясь на минуту, снова закрывал глаза, о чем-то вздыхал во сне.

Ольшанский волновался, как мальчишка перед свиданием с вожделенной зрелой женщиной. В эти часы и минуты ему, прежде не верившему в приметы и знаки свыше, казалось, что встреча с бумером состоится совсем скоро. Это не просто встреча хозяина машины со своей тачкой, это некий знак, символ. Когда он сядет за руль своей бээмвухи и помчится на ней к Москве, жизнь чудесным образом переменится. Неудачи и обломы последних дней, весь этот кошмар, свалившийся на голову, истерзавший душу, навсегда останется в прошлом, а впереди засветит только хорошее. Большие бабки, бильярдная на десять столов, несколько залов игровых автоматов…

Бумер приносит счастье, это давно замечено.

Свернули на разбитую асфальтовую дорогу в два ряда. Отмахав еще километров пятнадцать-двадцать, остановились возле указателя, Штанина, снова сверившись с картой, свернул на грунтовку и, жалея машину, сбавил ход. Черный «сабурбан» медленно пер по раскисшей дороге, как танк на войсковых учениях, выплевывая из-под колес гравий и жидкую глину.

— Вот это мафына, — водитель повернулся назад, глянул на хозяина, обнажив в улыбке мелкие, как у полевой мыши, зубки. Штанине, как и большинству мужчин невысокого роста, нравились огромные автомобили. — Куда требуется довезет. Есть дорога или нет — ей по барабану.