поддержать. Думаешь, он отдаст свою дочь такому, как ты?

— Какому? Второго сорта? Таким ты меня видишь? Во дворе двадцать первый век, а ты до сих пор держишься за старые предрассудки. Отец всю жизнь пытается найти с тобой общий язык, но ты отталкиваешь его. Мама счастлива с ним. И он тоже не последний человек у себя на родине.

Трость со стуком ударила по паркету, царапая его.

— Вот именно: У СЕБЯ на родине. Каждый должен, «где родился — там и пригодился». А он выбрал себе мою дочь.

Парень молчал. Дед вздохнул:

— Мое слово такое: не уймешься — отправлю к отцу, а пока, чтобы дурь из головы повыветрилась, съезди-ка ты с бабушкой на пару деньков в город. Купить там надо кой-чего, а сама она не разберется.

Ответа он не ждал, но внук и так знал, что это бы ничего не изменило. Дед никогда не менял своего решения. Сказал кончено — значит «кончено». И обжалованию не подлежит.

Сама не знаю почему я выбрала эту песню.

— «Всей душой полюбила тебя,

но так и не понял этого.

Всего частичку, закуток твоего сердца…

Не можешь подарить мне?

Нельзя поселиться там?»

Марта слушала глядя на меня внимательней, чем бы мне хотелось. Языка она не знала. Но слуха у нее не было только музыкального, а вот чуйке мог позавидовать следователь в отделе по особо тяжким. На Джин Хо я смотреть боялась. Зачем я это делала? Хотела, чтобы у него тоже голова кругом пошла, как у меня эти несколько дней? Или убедиться, что ему все равно?

— «Стоит тебе лишь обернуться — сможешь разглядеть меня».

Гитара жалобно тренькнула и замолчала. Но я не остановилась.

— «Сердце не дает уснуть.

Все выдумала я сама?

Ведь я здесь.

Но почему же не замечаешь?»

Когда я обернулась, гитара лежала на сцене.

В этот раз сбежал Джин Хо.

Роман хлопнул в ладоши:

— Замечательно, у нас получается прекрасная сирена. Нежная и слабая, которую хочется защитить во чтобы то ни стало. Текста у тебя мало, так что выучишь быстро. Мартина, — Марта скривилась, как от зубной боли. — теперь ты. Ты у нас главная героиня и слов у тебя гораздо больше, а у тебя по роли еще кот не валялся.

— Выйду воздухом подышу. — я направилась к выходу. Но далеко уйти не успела, дорогу мне преградил Джин Хо. Коридор был пустым — студенты давным-давно посбегали домой. И увидеть нас было некому.

Я молча сделала шаг влево и попыталась обойти его по стенке.

Ага, два раза… рука перед носом перегородила путь. Повернула назад — там была вторая. Впервые за долгое время я видела его так близко. Джин Хо почти прижал меня к стене.

— Что это было … — чувствовалось, что ему очень хочется выругаться.

— А что? — вежливо обратилась я к джемперу, чтобы не поднимать глаза вверх, не хотела казаться напуганной. — Не понравилось? Аристов наоборот в восторге. Говорит, что все очень похоже и я талант.

Рука возле моего правого уха резко сжалась в кулак и глухо ткнулась в стену, но я не вздрогнула — знала, что он меня не тронет. Даже в состоянии крайнего бешенства. Не сможет. И он знал, что я знаю.

— Талант. — глухо согласился. — Его даже слишком много для одной Ма Ри Соколовой.

— Может уберешь руки? — снова обратилась я к груди, обтянутой серым. — Меня Бонифаций ждет. И не только.

Рука опустилась.

— Это тот парень с букетом? Странное имя, но ему подходит. Слащавое, как его цветы.

Я чуть не споткнулась.

— Нет, конечно. Боня — это мой кот. И хорошее у него имя. И ему действительно идет.

— Откажись от роли.

Я уже думала об этом. Ну среди прочих вариантов, типа бросить институт и уехать из города. Родители с радостью увезут меня на другой конец земли стоит мне только заикнуться. Не будет же он преследовать меня по всему земному шару? Но сейчас внутри меня зрело глухое упрямство.

— Почему бы тебе самому это не сделать? — от собственной сладкой улыбки самой во рту приторно стало и водички захотелось.

— Откажись. — повторил он.

— Кажется у тебя пластинку заело, Ким. — теперь я начала злиться. — Давай я скажу тебе несколько очевидных вещей: я у себя дома, в своем городе и буду жить, как хочу. Если тебе так не нравится мое лицо, что ты не хочешь его видеть, то это твои проблемы. И вполне решаемые, между прочим. Покупаешь билет на северный полюс и едешь мишкам настроение портить. Понятно? Обещаю за тобой не ехать потому, что ненавижу холод.

И гордым шагом удалилась прочь.

Коленки подгибались.

Сценарий я решила прочитать вечером при свете лампы, подсунув под бок Боню, который не возражал и тут же включил «моторчик». Не успела я удивиться, как с другой стороны шустро пристроилась Ванда.

— Мадам, у вас «эти» дни? — вслух озадачилась я, Ванда прикрыла лапой нос и сунула голову мне под одеяло, мол, я-то тебя, конечно, терплю, но уши уже скручиваться начинают.

А ночью мне приснился сон.

«Было холодно и ветрено, но она была в тонком шелковом платье, раздуваемым ветром и открывающим тонкие босые ступни. Лицо ее было бледным, на нем выделялись только огромные глаза с длинными густыми ресницами. Она полуприкрыла их, чтобы не дать увидеть какого они цвета. И еще у нее были длинные волосы, которые ветер то бросал ей на лицо, то откидывал за спину.

Воин немного удивленно смотрел на нее:

— Мне говорили: сирены прекрасны…

— Так и есть. — легко согласилась она. — Я очень красивая. Ты просто не видишь меня.

— Обычная озябшая девчонка, каких много в бедных селениях. Мне говорили, что здесь обитает чудовище, которое губит людей, а я вижу только одинокого ребенка.

— Чудовище? — нежно-розовая губа обиженно дрогнула. — Не называй меня так. Я никому не делала ничего плохого. Эти люди приходили сюда, чтобы забыть то, что их гнетет и я давала им это.

— Ты убивала их.

Темные волосы снова скрыли выражение ее глаз.

— Они хотели полное забвение ото всех забот. А так не бывает. Жизнь — это всегда боль пополам со счастьем. Не зная одного, не увидишь другого. Полный покой дарует только смерть. Я всего лишь исполняла их желание.

Неожиданно она легко вскочила на ноги и протянула тонкую ладонь вперед.

— У меня особый дар: я вижу чужую боль. У тебя на сердце рана, воин. Хочешь, я избавлю тебя от нее?

Он отступил назад.

— Ты ошиблась, сирена. У меня нет сердца.