С тех пор у него вошло в привычку, встав с утра и как можно быстрее покончив с утренними процедурами — уединиться в кабинете и за чашкой кофе углубиться в чтение книги, изданной в две тысячи двадцать втором году…

Это было сродни садомазохизму, но прекратить чтение было выше сил императора, и каждое утро начиналось с того, что его начинало трясти от подобных этим строк:

«Эпоха задавала вопросы, на которые Павел в меру своего понимания и характера пытался дать ответы. И хотя впоследствии его преемники немало потрудились над тем, чтобы скомпрометировать и окарикатурить царствование Павла, многое из им сделанного укоренилось. Император Павел стал своеобразным символом крайностей „непросвещённого абсолютизма“. За пять лет его правления было издано 2179 законов. И всё для того, чтобы навести порядок и предписать подданным „благопристойное поведение“ согласно представлениям нового монарха.

Неуравновешенный и непостоянный в поступках и мыслях, Павел доводил свои начинания до абсурда. В итоге вместо порядка кругом царил беспорядок, вместо закона — произвол. Венцом подобного управления стало появление в одно утро сразу трёх взаимоисключающих законов!» ©.

Утренние чтения вылились в то, что был вызван придворный ювелир, с приказом изготовить к весне десять золотых табакерок, с императорским вензелем: «Награждать этими табакерками буду, наиболее отличившихся!» — Мечтательно и туманно просветил император мастера: «После коронации по стране поедем, там достойных мужей и награжу. Так что не торопись, делай тщательно! Каменьями изукрашивать не стоит, а вот золота не жалей! Чтоб тяжесть в руке ощущалась и милость императорская!» Через неделю ювелир был вновь призван под очи царственной особы. И заказ пополнился ещё на пятнадцать табакерок.

К прусским порядкам и орднунгу Павел охладел, в государственные дела вникал, но без рвения и пыла. Не спешил что-либо менять, но завел себе большую книгу для записей с черной обложкой, в которую частенько что-то записывал, сосредоточенно морща лоб. Вахт-парад, развод караула и смотры гвардии сократил до минимума, отдав армейское устройство в полное ведение Суворова, неожиданно для многих — приближенного к императору.

Чем больше Павел вникал в содержимое пособия для школьников, тем больше понимал — чем бы ни было вызвано появление людей из будущего, для него это — божественное провидение и знак свыше. «Удавить бы этого ренегата подлого, что всего лишь жалкие крохи знаний умыкнул», — с досадой размышлял Павел: «жди теперь купца, мучайся неизвестностью!»

Нести в одиночестве бремя знания о будущем было невыносимо и Павел, скрепя сердце — посвятил в это двух человек. Катеньку Нелидову, свою давнюю любовницу и наперсницу и Александра Васильевича. Что благотворно сказалось на самочувствие — Катенька отлично справлялась с вспышками гнева императора, а Суворов — загорелся подобно Павлу. Порываясь сам отправиться на Урал, однако Павел его пока не отпускал, отговаривая: «Успеешь ещё, Александр Васильевич! Дождемся купца с вестями, а там и поедешь», — и тут же, задумываясь: «возможно и бунт подавлять…»

Суворов, про которого в учебнике гадостей не было пропечатано — к потомкам заранее относился с симпатией и каверз от них не ждал. Но с Павлом соглашался, так же всячески поддерживал политику выжидания с реформами и указами, до появления более подробной информации. Павел, морально раздавленный знанием о своем недолгом и таким нелепым, со слов потомков правлении — нашел в Александре Васильевиче опору.

— Не робейте, ваше величество! — Предвкушал Суворов. — Такие козыри нам судьба раздала, что грех не воспользоваться!

С тех пор у них вошло в привычку собираться втроем по вечерам, обсудить текущее положение дел, строить догадки о том, что привезет купец и перечитывать учебник. Павла эти вечерние посиделки успокаивали и морально поддерживали, после них он спокойно засыпал, уверенный, что всё образуется. И уже известную потомкам историю — получиться переиграть. А утром просыпался, поторапливал лакеев и спешил в кабинет, читать и скрипеть зубами:

«Павел I старался всюду поспевать, во всё вмешиваться, всем руководить. Он желал регламентировать и контролировать даже мысли подданных. Не случайно при нём расцвели парадомания и муштра. Эта строжайшая регламентация имела свой смысл: с солдатской прямолинейностью император считал, что выстаивающий часами на карауле, вышагивающий на вахтпараде офицер уже не станет зачитываться „развратной“ французской книжкой, пропитанной якобинским духом, или участвовать в дворцовом заговоре. Армия — да что армия, вся Россия! — должна была превратиться в огромную казарму, в которой предписано не рассуждать, а слепо исполнять волю монарха». ©.

Приходила Нелидова, сердилась:

— Вымараю чернилами, Павел, эти страницы! Чтоб сам себя не истязал! Это было там, откуда к нам попала книга, а что будет теперь — всё в твоих руках!

— Для того и читаю, Катенька, — не соглашался с ней император. — чтоб не увлечься и не повторить подобных ошибок!

— Не зря говорят, что от многих знаний и печали не малые. — Утешала его теперь уже ставшая камер-фрейлиной Нелидова. — А ведь приедет Губин и столько привезет, мнится мне… Ты бы съездил по девкам, государь-император, развеялся?! А то иной раз сцепитесь с Александром Васильевичем вечером, аки звери лютые — в дрожь бросает!

Павел пропускал эти советы мимо ушей — не до девок было, такая каша заваривалась! Шел в кабинет к шести часам утра, где принимал доклад генерал-губернатора Санкт-Петербурга. В течение всего доклада самоотверженно борясь с желанием всё переделать по своему, махом исправив то, что вызывало его справедливое возмущение. Останавливало порывы прочитанное в учебнике потомков…

К семи часам на доклад были иностранные дела, здесь зуд деятельности, усиленный знаниями о подлости и беспринципности дорогих иностранных партнеров становился вовсе нестерпимым. Только мысленное представление развешанных по деревьям послов, особенно английского — несколько успокаивало Павла. К девяти часам утра наступало время вахт-парада и развода караула, по согласованию с Суворовым — действо это в усеченном варианте занимало минут тридцать-сорок.

После чего Павел с удовольствием посещал занимающихся солдат, которых Суворов не истязал экзерсисами и муштрой, на прусский манер. По мнению императора: построенный Александром Васильевичем полигон с несколькими рвами, соломенными чучелами одетыми в турецкие костюмы, макет крепостной стены и дома, изображавшие городскую улицу — всё напоминало потешные полки Петра. И поначалу вызывало недоумение, для чего всё это, вместо прусского порядка?

А потешные полки Петра в свое время обратились в победы славные Петра. Сам Александр Васильевич давно доказал свою состоятельность как полководец, а если верить учебнику из грядущего — немалые победы и впереди. Так что в епархию Суворова император не лез, с интересом наблюдая и подмечая нюансы подготовки, стараясь во