Тэмуджин сидел на хойморе, сдерживая раздражение. «Будь жив отец, наверно, бегом прибежал бы», – думал он, с нетерпением прислушиваясь к звукам снаружи.

Тысячник вошел, коротко поклонился и сел на указанное место, выжидающе глядя на него.

– Нам надо возобновить учения в войсках, – ровным голосом начал Тэмуджин, старательно скрывая свое недовольство. – Чтобы они проводились так, как было при моем отце. Сейчас время такое, что без сильного войска нам нельзя быть спокойными за себя и свои семьи.

У Сагана заметно потускнело лицо, он опустил взгляд. Тэмуджин увидел это и резко спросил:

– А ты что, думал, опять в какой-нибудь набег с кереитским ханом пойдем, снова нам будет жирная добыча?

– Нет, – смутившись, тот ответил, – я понимаю, что учения нужны. Но сейчас, – он помедлил, подбирая слова, – мне думается, не совсем подходящее время, чтобы начинать такое дело.

– Почему?

– Воины отвыкли от того, чтобы в мирное время носиться с оружием, да и зима впереди, ведь никто не хочет зря загонять своих коней… За эти годы люди расслабились, потому и не нужно сразу брать их за хребет. Надо год-второй подождать, пусть понемногу привыкнут к порядку, а там уж…

– А там уж нападут враги и разгромят нас! – оборвал его Тэмуджин и откровенно негодующе посмотрел на него. – Как же вы ничего не понимаете? Только на сильное войско можно положиться, а слабое – что его нет вовсе, потому что оно будет разбито при первой же встрече с врагами… Таргудай может начать новую войну или натравить на нас других, раз уже натравил меркитов. Могут и татары напасть, когда узнают, что мы усилились, что сын их врага Есугея поднял знамя, да мало ли врагов в степи? Всегда нужно быть готовыми к отпору, и я не должен вам напоминать об этом. Потому и надо готовить войско сейчас. Хотите или не хотите, а другого пути у нас нет.

– Все понимаю, – вздохнул Саган. – Но лучше хотя бы до весны подождать. Люди только что вернулись из дальнего похода, устали, а тут снова в строй вставать, снова одевать доспехи… Я вам даже скажу, что когда мы с вашим отцом виделись в последний раз, он требовал от нас того же. Но мы, тысячники, отговорили его, убедили, что лучше ослабить подпруги войску, потому что когда на людей нажимаешь через меру, они становятся ненадежны. Поманит их какой-нибудь другой нойон, они и перейдут… – Саган помолчал, вспоминая. – Ведь тогда, за несколько дней до его смерти, так и было: Таргудай пытался переманить воинов, он приезжал к нам, уговаривал. А приманивал он как раз тем, что не будет заставлять воинов выходить на учения, что все будут жить по своей воле, без притеснений.

– И что же воины? – быстро спросил Тэмуджин.

– Все остались верны, никто не перешел к Таргудаю. А пошли мы к нему только потом, когда умер Есугей-нойон и братья его подчинились тайчиутам – нам после этого уже некуда было деваться.

У Тэмуджина вдруг приятно потеплело в груди, он подумал: «Все-таки хорошее войско собрал отец, от таких людей и потомство будет доброе…»

– Войско у нас хорошее, преданное, – говорил Саган, умиротворяюще глядя на него. – Но люди не боги, им послабления нужны. Только что они встали под старое знамя и радуются, а тут мы их заново будем заставлять носиться по холмам… Затоскуют они по вольной жизни.

Тэмуджин некоторое время раздумывал. Слова тысячника будто бы имели какой-то резон.

«А может, и правду он говорит, может, нужно подождать? – подумал он, поддаваясь мнению взрослого воина, но тут же взял себя в руки, отбросил слабость в мыслях. – Если я сейчас послушаюсь тысячника, это станет известно всем остальным, и тогда они повадятся отговаривать меня да уклоняться от моих решений. Надо сразу же пресечь это».

– Нет, – холодно сказал он. – Опасность может настигнуть нас в любое время. Мы не знаем, что нас ждет этой зимой, мирная жизнь или война. Поэтому готовься поднимать свою тысячу на большие учения. До холодов, пока сухо и кони в теле, будем учить войско.

Саган, скрывая вздох, молча склонил голову, прижал правую руку к груди.

На второй день, зарезав белого барана и принеся жертву западным военным хаганам, Тэмуджин вместе с Боорчи и Джэлмэ выехал к войскам.

День стоял пасмурный, в степи было сыро. Ночью был дождь, а теперь низкие, темно-серые тучи, плотно обложив небо, свисали над холмами, роняли редкие холодные капли. Впереди далекие горы были скрыты за густой пеленой.

На душе у Тэмуджина было смутно, и чувствовал он себя неуверенно. Ехал, суженными глазами оглядывая притихшую степь, храня в себе настороженные мысли.

«А если все войско воспротивится учениям, остальные тысячники и сотники заартачатся и будут непослушны мне, что тогда?» – стучались к нему непрошеные мысли. Однако в глубине души он был уверен в своей правоте, твердо знал одно – другого пути нет: в племени нет единства, в такое время могут напасть и татары, и чжурчжени, значит, только сильное войско может отбиться от них, спасти всех от гибели. Только в этом спасение людей.

Вынеся такое решение, он мысленно отрезал путь назад, приказав себе во что бы то ни было убедить или заставить тысячников возобновить учения, как в прежние годы. «Если будут противиться, пригрожу гневом отца Есугея! – отчаиваясь, думал он. – Позову Кокэчу и вместе с ним призову духов предков, чтобы припугнули их, тогда уж все станут послушны…»

С собой он, кроме Джэлмэ и Боорчи, никого не взял – ни Мэнлига, ни Сагана, – чтобы воины увидели, что он и в больших делах может обходиться без взрослых помощников. Из охраны следовала за ним лишь десятка воинов, отстав на полсотни шагов, всадники рысили в колонне по два. Надеясь лишь на себя, на свое умение убеждать, да на разум своих подданных, Тэмуджин ехал на юго-западную сторону, где стоял курень его второй тысячи.

Нойон этой тысячи, Дохолху-багатур, был старый отцовский нукер. Молчаливый, хмурый и, как казалось Тэмуджину, себе на уме, он был не самый сговорчивый из всех. Но Тэмуджин решил провести свой объезд по порядку, не выбирая покладистых и сговорчивых. «Пусть видят, что я на всех смотрю одинаково, – думал он, – не выделяю их по нутру и повадкам».

К полудню проехали мимо сопки, на которой стоял дозор из нескольких воинов, и вскоре подъехали к плотно поставленным юртам внешнего круга куреня.

Быстрым шагом проехали на середину и спешились в айле тысячника. Дохолху дома не оказалось, и за ним послали.

Когда тот приехал откуда-то с южной стороны, Тэмуджин со своими нукерами сидел в его юрте и угощался айраком. Наливала им жена тысячника – дородная женщина с властными чертами лица, одетая в черный бархатный халат и такого же покроя унты. С трудом растягивая жесткие губы в улыбку, она с едва заметным поклоном подносила чашу Тэмуджину.

Дохолху вошел в юрту, низко нагибаясь, задев широким плечом дверной косяк, так, что хрустнула решетка стены. Присмотревшись острым взглядом, он поздоровался, прикладывая руку к груди, степенно присел к очагу и спросил, не зарезать ли овцу. Тэмуджин отказался.