Пережив зиму у подножия Бурхан-Халдуна, семья Есугея на лето перебралась вверх по Онону в узкую межгорную котловину. Местность тут была укромная, отдаленная от степных просторов за горными отрогами и падями – в стороне от глаз соплеменников, вновь прикочевавших с выходом новой травы на летние пастбища.

Еще весной, охотясь на косуль и кабаргу, Тэмуджин увидел эти места в горных верховьях и рассказал о них матери Оэлун. Та одобрила и, когда приблизилось время прибытия соплеменников, они уже знали, куда уходить им со своим небольшим хозяйством.

Расставив на обширной поляне у порожистого, с шумными перекатами на камнях Онона две юрты – на этот раз большую и молочную – они зажили теперь почти как хамниганы: ни степной, ни лесной, а какой-то полуохотничьей жизнью. Травы на горных склонах были сытные и две их коровы после весенней бескормицы быстро вошли в тело, прибавив в молоке. Вместо баранины у них теперь в изобилии было мясо косули и кабарги, которые большими стадами паслись на лесных увалах, да Тэмугэ с Хачиуном, заметно подросшие, приноровились заостренными палками колоть рыбу среди прибрежных камней.

Почти каждый день два младших брата приносили крупных сигов и хариусов, а иногда и тайменей. Жарили их на внешнем очаге, щедро угощая старших братьев и матерей. Поначалу они чистили рыбу прямо у очага, но скоро развели такую вонь, что Оэлун и Сочигэл прогнали их подальше от юрт. Запретили они чистить рыбу и у реки и те, незаслуженно обиженные, и тем донельзя оскорбленные, нашли прибежище в ближнем лесу. Построили они там хамниганское жилье из корья и жердей, и теперь матерям по надобности приходилось подолгу выкликать их оттуда.

После того, как немного поднялась трава, Тэмуджин с Бэктэром съездили к Мэнлигу, жившему теперь отдельным айлом в верховье Эга и пригнали от него девять молодых меринов, сохраненных им от старых их табунов. Оставались у Мэнлига еще коровы и овцы, но расчетливая Оэлун решила оставить их про запас.

Сразу же после приезда оттуда Тэмуджин установил среди братьев новый порядок: ежедневно учиться мужским искусствам – бороться, бросать копье и аркан, стрелять на скаку. И теперь каждый день, и в жару и в дождь, они носились на своих конях по дальнему краю поляны или возились в траве, приминая ее на земле до войлочной тверди.

Тэмуджин неустанно вбивал в головы младшим свои сокровенные мысли, на одном заостряя их умы:

– Нас, сыновей Есугея, все еще считают малолетними детьми. И пусть так считают, а на самом деле каждый из нас будет стоить двоих взрослых. Сейчас у нас нет своего улуса, но если мы будем сильными воинами, тогда и другие воины к нам придут, и мы заставим нойонов признать нас за равных, потому что мы сохранили отцовское знамя. А придет время, мы и улус свой потребуем вернуть.

С Бэктэром они учились рубить саблей по конскому волосу и до изнеможения бились на прутьях, щедро одаривая друг друга синяками и ссадинами. Все лето они обучали новых лошадей разным хитростям: уклоняться от стрел, по слову ложиться и вставать, прыгать через овраги и поваленные деревья…

Оэлун и Сочигэл, видя, как увлеклись их сыновья после зимней скуки, не мешали им, не отрывали от игр. Сами они, пока стояло лето, успевали шить и перешивать одежду старшим, быстро выраставшим из своих рубах и штанов, латали их старую одежду, нашивая новые заплатки, чтобы передать младшим.

В один из первых дней месяца хожа[1]к ним вдруг пришла Хоахчин. Перед вечерними сумерками Сочигэл, подоив двух коров и подпустив к ним телят, шла с полным подойником молока. Отмахиваясь от наседавшей мошки коровьим хвостом, она уже подходила к юрте, когда две их собаки разом взлаяли в нижнюю сторону реки и тут же смолкли, приветливо завиляв хвостами. Сочигэл остановилась, повернувшись в ту сторону. Помедлила, всматриваясь, и обрадованно вскрикнула:

– Хоахчин!

На крик ее из юрты выбежала Оэлун. Подошли сыновья, стреножившие на ночь новых лошадей, пригнанных от Мэнлига. Вдоль каменистого берега реки, и вправду, приближалась к ним старая их рабыня Хоахчин. Она устало прибрела поближе и упала на колени в траву, заплакала в голос:

– Оэлун-эхэ, возьмите меня к себе, не прогоняйте! Не могу я на старости лет жить у чужих людей. Возьмите меня обратно или пусть Тэмуджин с Бэктэром прибьют и зароют меня в землю!..

Оэлун с руганью подскочила к ней, за руку подняла с земли.

– Что это она болтает, выжившая из ума старуха! – и тут же, смягчая голос, заговорила: – Останешься с нами, мы теперь живем в достатке, и еды и места хватит. А ну, перестань плакать, пойдем в юрту…

После того, как ее накормили мягким кабарожьим мясом и напоили горячим молоком, она, сидя за очагом пониже Сочигэл, при свете трех светильников, рассказывала:

– Жила я все это время в ставке Таргудая. Нас, как мы пришли к ним, в тот же день разделили и почти всех отправили по разным краям, по коровьим стадам и овечьим отарам. А меня, как узнали, что я ближняя ваша рабыня, оставили при себе, чтобы была у них на виду, – Хоахчин задорно улыбнулась беззубым ртом, – видно, побоялись, что одряхлевшая старуха у них табуны угонит или еще какой-нибудь вред учинит…

Младшие весело рассмеялись над ней.

– А ну, тихо, чего расхохотались! Смешно вам? – прикрикнула на них Сочигэл и, наконец, задала вопрос, волновавший всех. – А как же ты нас нашла? Откуда ты узнала, что мы здесь?

– От Кокэчу я разузнала все о вас, – говорила та. – Он рассказал мне, как вас найти, что, мол, по правому берегу Онона вверх, в горы надо идти. Ведь я трижды просила его, еще с зимы начала к нему приставать, а он все не хотел говорить, мол, по следу могу навести людей Таргудая. И верно ведь, я-то, глупая старуха, сама не подумала об этом. Еще раз я обратилась к нему, как только сошел снег, но он сказал, что рано. И вот, пять дней назад я снова подошла к нему, а он мне говорит: «Испорти что-нибудь в хозяйстве Таргудая, да так, чтобы тебя наказали, а ночью пойдешь к омуту на Ононе, там будет стоять долбленая лодка с веслом. Уплывешь на ней, а люди утром пойдут по следу и подумают, что от обиды утопилась…» Поразилась я уму этого мальчика, а сама пошла выбирать, чего бы у них такого сделать, чтобы разозлить хозяйку. Днем я будто по ошибке налила в хурунгу, настоянную для перегонки, нового молока и жена Таргудая Эмэгэн-хатун, злобная женщина, отхлестала меня плетью так, что до сих пор у меня болит спина. Ночью я дождалась, когда все заснули, встала потихоньку и пришла на берег. Всмотрелась при свете звезд, а там под обрывом и вправду качается на воде маленькая лодка. Села я на нее и к утру доплыла до устья Эга. Там в прибрежных кустах спрятала лодку, как мне наказывал Кокэчу, а дальше пошла пешком. На другой день к вечеру, сказал он мне, найдешь своих хозяев. Так и получилось, как мне предсказал шаман: уже солнце зашло, я обессилела от долгой ходьбы, думаю, пора где-то остановиться на ночь, и тут смотрю, стоят две ваши юрты, одна большая, другая молочная – я сразу их узнала. Ну, думаю, слава Сэгэн Сэбдэг тэнгэри[2], помог мне, ведь я ему все время молилась, пока шла. Думаю, если не прогонят меня мои нойоны, еще поживу сколько-нибудь без забот и печали…