Сашко слегка смутился.

— Думаешь, извёл я твою Сусанну? Да коли б я таков был — то утопил бы тебя на Шунгале — и всего делов! Сама она ушла, Сашко. Кого хошь спроси — выдь вон на острог и любого спрашай. Конечно, не все тогда уже в Темноводном жили. Поискать придется.

Помолчали.

— Сама ушла. Да не сразу. Ух, изголялась твоя Челганка! Людей смущала, к себе привечала. Даже к Евтихию-чернецу бегала, защиты просила для дауров. А тому что? Тому чхать было: русский ты али инородец — лишь бы крест принял. Ох, смущала она людишек, Сашко! Ведаю: не поверишь ты мне. Да и не надобно. Но только я ей вреда не чинил. И с острога не гнал. Как ясно стало ей, что не выходит княгиней стать — собрала она верных, да ушла.

— Понятно… — глухо протянул гостенёк, глядя в стол. Схватил кружку и глотнул сдобреца.

— Что понятно?

— Что разбежались вы с даурами.

— И снова наветы, — Ивашка покачал головой, как над дитём неразумным. — Не ведаешь, а речёшь. Прошли те времена хабаровы, когда мы с инородцами, как со зверьем поступали. Давно прошли — и тому ты виной. И был прав ты, Сашко. Мы и ныне разные, но вражды той нет. В Темноводном и по сей день имаются дауры, с Тугудаем и его людьми живем душа в душу. И с прочими. Конечно, пришлось ходить походом на Молдыкидич, но там никак мирно было не решить. Но другие роды не их, а нас поддержали и малой кровью обошлись.

Ивашка развел руками, показывая, что нет в них ножа. Нож только Дурной выдумал.

— А в той сваре с Челганкой-Сусанной токма она и виновата. Я ведаю: ты не веришь мне. Она — лЮбая твоя, ты завсегда ее сторону примешь. Но она изменилась с тех пор, Сашко. Сильно изменилась. И смуту наводить учала в самое тяжкое время для нас. Я еле сохранил тогда острог, врагов ждали сызнова, а она…

— Где она? — играя желваками, спросил Дурной.

Чертов дурак! Ничего не слушает, ничего не слышит! Только о бабе думает, только под юбку ею мечтает залезть! Ивашка еле сдержал рычание. Как ему пробиться сквозь такую бронь? Как заставить Дурнова понять, что важнее?

— На низ ушла твоя Сусанна. Увела людишек верных, да в земли Индиги ушла. Там, за Шунгалом, за Ушурой, озеро мается великое — Болонь, — Дурной кивнул. — От на ём они и осели. Возвели деревеньку у горы приметной — и живут.

— Поможешь мне, Иван Иваныч? — Ивашка всегда терпеть не мог, когда Сашко его так называл. — Одолжи лодку… Или пару лошадей — мне и Бяо. Будь другом!

«Всё попусту… — помрачнел атаман. — Ничего не услышал… Придется по иному».

— Лодку-то мне на жаль. Ты и большего достоин. Но, Сашко… Уж прости за слова тяжкие… Но совсем ты ослеп от страсти своей. Настолько, что даже не задумываешься: а она-то сама тебя ждет?

Глава 14

Вот этого гостенёк не ожидал. А мог бы подумать: сколь годов-то прошло! Нешто будет она его столько лет ждать, сидя у окошечка.

— Что ты хочешь сказать? — севшим голосом спросил Дурной.

— От то, о чем тебе мнится — то и хочу, — Ивашка ответил слегка с вызовом, показывая, что ему скрывать нечего. — А ты подумал, каково бабе одной средь чужих оставаться. Я-то всё видел, и Челганку твою хорошо понимаю. Ей опора была нужна, а у ее из всех мужиков в семье один мелкий Маркелка был.

— И кто… — Дурной пытался держаться, но худо — ох, худо! –у него это выходило. — И кто он?

— Э нет, — вздохнул Ивашка. — Пойти под власть какого-нито мужика — то не по ее хотению было. Все-таки непростая баба — княжна даурская. Уж прости, Сашко, но она по-иному содеяла. Стала вертеть мужиками, то одного к себе приближая, то другого…

— Прекрати!

— Нет, не прекращу! — надо ковать железо! — Ужо выслушай, коль сам речь завел. Один из таковских — дючер Индига…

— Он же пацан совсем?

— Тю! Он уж при тебе немалым вождем стал. А ныне всё понизовье Амурское дючера едва не за князя почитает. Дружина у ево сильна. Он и укрыл у себя Челганку-Сусанну с остатками рода ее. Другой — Сорокин! Вот он прельстился ее посулами! Думал, что сам княжить начнет… Были Сорокины крамольниками — Яшка таким и остался. Опосля понял, что не сбыться его чаяниям — да уж поздно было, повязала его Челганка. Утек с ею, сейчас воинов Индиги огненному бою учит… Ну, а главный средь ее свиты — Араташка твой ненаглядный! Он-то громче всех про княжество Темноводское и орал…

— А ну-ка погоди! — глаза Дурного, только что черные, как тучи, вдруг страшно полыхнули. — Ну, он же сам за мной поехал! За тысячу вёрст! Жизнью рисковал и привез сюда! Как только они про меня проведали…

— Верно всё речёшь — да кроме одного, — улыбнулся Ивашка. — А точно ли «как только проведали»? А может Фэйхун тот им уже давно про тебя рассказал?

Дурной сильно побледнел, а потом схватился за голову. Не с горя — видать, хворь тяжкая в его голове закипела.

— Сусанна отдалила Араташку. Так она и деет… Время от времени. Даурец, видать, совсем вызверился и решил тебя привесть на Амур — ей назло. А особливо — осперникам своим.

— Все-то ты знаешь, Иван Иванович, — глухо, сквозь сжатые зубы, пробухтел Дурной, согнувшись с три погибели.

— Так и есть, — уже тихо добавил защитник Темноводский. — Инда откуда б я знал, что ты из богдыхановых земель на Чёрну Речку едешь? Всё я ведаю…

Они помолчали.

— Ты уж прости меня, Сашко, за слова эти тяжкие, — наконец, мягко проговорил Ивашка. — Потому и тянул я с этим. Мне тоже больно… Ты уж перетерпи — времечко всё исцелит. Отдохни покуда. Осмотрись. Тебе уж светлицу приготовили. А потом еще поболтаемо.

Дурной, ровно нелюдь бледная, молча встал и ушел, не прощаясь. Дворовой принял его и увел. Ивашка долго смотрел на закрывшуюся дверь. Наконец, пригубил свое вино и скривился: какая же кислятина!

За