— А вот ты какая птица! Офицер бывший — по анкете. Так-так. Ах ты б…. этакая! — воскликнул Бергман и навел на Большакова револьвер.

Бобрищев вскочил.

— Ян! — крикнул он резко и оттащил Бергмана от Большакова.

— Все равно я его поставлю к стенке… Собака паршивая, — прорычал резидент тяжело дыша и, отойдя от Большакова, опустился на диван.

Спрятал в карман револьвер и снова принялся вытирать руку.

— Вот какими бандитами кишит наше торгпредство, — продолжал он, не спуская злобного взгляда с Большакова, — жаль, что мне не дано полномочий «погребок» открыть. Настукал бы я черепов из подобной сволочи.

Облик чекиста Бергмана воскрес.

— Не стоить, товарищ, кипятиться, — хладнокровно заметил Муценек, — он напишет для нас подробное признание. В случае дальнейшей ошибки мы представим этот документ кому надо.

И Большаков написал докладную записку — право на расстрел без суда и следствия.

Но через месяц Бергман командировал Большакова в Москву, снабдив его лучшими рекомендациями.

Теперь он служит в Туркестане, в областной Чрезвычайной комиссии начальником оперативного отдела.

Такие сотрудники ценны для «пролетарской» власти.

Как-то вечером, сидя на скамейке в аллее Брунспарка, я «познакомился» с Арвидом Геймансом, безработным журналистом и участником финской освободительной войны…

Бедно одетый, в потертом непромокаемом пальто и выцветшей шляпе, небритый и, по-видимому, изголодавшийся тип попросил у меня папиросу.

Я предложил ему портсигар. Закурив, он обратился ко мне с вопросом:

— Вы не сердитесь за мое нахальство? Курить смерть хотелось.

— Нет, пожалуйста, — ответил я, бросив взгляд на исхудалое лицо «стрелка».

— Времена теперь тяжелые. Работы не найти. Тесно стало всюду жить. Трудно приходится всякому «оптанту», — сказал он через несколько минут и вздохнул.

Длинные, тонкие пальцы правой руки забарабанили по спинке скамейки.

— Простите, господин… что я пристаю к вам, но бывают минуты, когда хочется поговорить. Я ведь бывший финляндский интеллигент. Да… меня печатали в «Uusi Suomi» и других «хороших» газетах. Журналист, а теперь обитаюсь в ночлежке Армии спасения. Спился. Если вы имеете представление об этой «альтруистической» организации, то поймете всю ненависть обитателей ночлежных домов к «спасенным». Всех, каждого они хотят приобщить к своему балагану… Вчера меня увещевали целый час, а я спать хочу. Устал, вдребезги устал, а они со своими проповедями, — глядя куда-то вдаль произнес незнакомец и, сняв шляпу, положил ее на колени.

— Разве так трудно найти работу? — спросил я, заинтересованный ночлежником из бывших.

— Работы? Невозможно, абсолютно невозможно. Физической работы мне не дадут, а другой нет. Я владею семью языками, но применить их негде. Уехать отсюда и то невозможно. Визы и паспорт стоят немало. Удрать в Россию, что ли? — ответил сокрушенно он и повернул ко мне свое исхудалое лицо.

— А там что делать? — спросил я.

— Там, может быть, я пригожусь на что-нибудь, — ответил он улыбнувшись.

— Нет, вы не знаете, очевидно, жизни в России. Вы же не коммунист, а там лишь им открыт путь к человекоподобному существованию. Я был в России и заверяю вас: лучше тут быть пансионером Армии спасения, чем там искать счастья, — сказал я, подумав о возможности дать ему «работы».

— Может быть, но и тут мне делать нечего, — произнес он печально и опустил голову.

— Вы русским владеете хорошо? — спросил я.

— Отлично! Я же родился в Петербурге и жил до революции там, а что?! — воскликнул радостно незнакомец, и в его глубоко запавших глазах блеснул луч надежды.

— Переводить вы могли бы?

— Все, кроме строго научной литературы.

— Я имею отношение к американскому газетному тресту. Если вы пожелаете, я дам вам постоянную работу, — сказал я засиявшему от радости типу.

— То есть я буду работать? — спросил он робко.

— Да. Вы будете переводить мне все статьи о России с финского и шведского на русский язык и потом писать сжатые сводки. Об условиях мы поговорим детальней у меня, — ответил я.

Он, по-видимому, хотел протянуть мне руку, но не решился.

Взглянул на руку и спрятал в карман подведенные «трауром» ногтей пальцы.

— Вот спасибо, большое спасибо, — произнес он по-русски, и мне показалось, что с его лица сошел серый землистый налет горя и нужды. Он вытащил из кармана загрязненный матерчатый бумажник. Вынул пачку документов и дал мне со словами: — Вот все мое прошлое. Под судом и следствием не состоял и не состою… Но это было не за горами. Голод уже гнал на эту дорогу.

Истрепанная карточка журналиста, удостоверение личности, аттестат об окончании курса авиации, рекомендации нескольких торговых фирм Петербурга и Москвы и офицерский документ.

«Все в порядке. Вот был бы сотрудник Бобрищеву», — подумал я, рассматривая бумаги Гейманса.

— Отлично. Я дам аванс, на первое время несколько тысяч, а завтра жду вас у себя на работу, — сказал я, передавая ему документы.

Пальцы его задрожали от волнения. Шляпа упала на землю и, когда он наклонился за ней, я увидел, что у него не было нижнего белья.

Воротник был прикреплен к манишке.

— Сколько вам надо, чтобы купить платье и обувь? — спросил я, взглянув на стоптанный ботинок Гейманса.

— У меня есть чудный костюм, но он заложен у ростовщика Саарела. Триста марок должен ему. Ботинки — сто. Пальто, если разрешите, шестьсот марок. Пара белья. Шляпу. В общем надо бы тысячи две, — ответил он, пряча свой бумажник.

— Хорошо, получайте три тысячи и приходите завтра ко мне на Антинкату к десяти. Вот мой адрес и имя, — сказал я, передав Геймансу три тысячи марок и визитную карточку.

— Ей-богу я не пропью, — неожиданно произнес он и, взяв кредитки, встал.

Протянул мне руку и крепко пожал мою кисть.

— Благодарю вас, — произнес он глубоко взволнованным голосом, — вы спасли меня. Я пойду устраивать свои дела. Завтра явлюсь к вашим услугам. Смею заверить вас, что во мне вы найдете оправдание вашему благородному доверию.

Он пошел в сторону Брунстеатра энергичными шагами человека, почувствовавшего почву под ногами.

На другой день утром он явился. Теперь это был типичнейший финн-интеллигент, изящно одетый в синюю пару, выбритый и помолодевший.

— Я к вашим услугам. Вы, вероятно, подумали, что я пропью деньги и не явлюсь, не так ли? — сказал он, снимая серое пальто и шляпу.

— Нет, я был уверен, что вы придете, — произнес я, предлагая стул своему сотруднику.

— После пяти месяцев выспался на постели. Это такое было блаженство, — сказал он, усаживаясь к письменному столу, где была приготовлена бумага и пачка газет.