тогда она только что закончила училище и приехала к отцу в Кимильтей. Камлотовое платье коричневого цвета, белые рукавчики, белый передник с лифом, который застегивался сзади булавками. «На занятия по танцам мы надевали прюнелевые ботинки, лёгенькие, они хорошо держали стопу и не сковывали движения, – рассказывала бабушка. – Были уроки рукоделия, нас учили вышивать крестом полотенца, салфетки. Конечно же, как и все дети, баловались и играли в «Третьего лишнего», «А мы просо сеяли» и ещё в фанты. Перед этим выбирали ведущего, и он скороговоркой читал: «Барышня прислала сто рублей, чёрного небелого не покупайте, о жёлтом даже не вспоминайте, «да» и «нет» не говорите, что хотели – получайте, головою не мотайте, смеяться тоже нельзя. Сидит Дрёма, сама дрёма, сама спит. Рубль поехал, рубль пошёл. Рубль хозяина нашёл». А позже, когда мы немного повзрослели, нам стали позволять посещать вертепы, такие были передвижные кукольные театры. И ещё в те времена иркутский купец Второв проводил в городе ситцевые балы. Все должны были приходить в ситцевых нарядах и платьях. Некоторые наши девушки, собираясь на такие вечера, и, дабы приобрести интересную бледность, даже пили разбавленный уксус. Перед окончанием учёбы я держала экзамен на учителя, который с успехом выдержала, и мне выдали в подарок швейную машину «Зингер». Когда началось раскулачивание, машинку эту я спрятала, позже она помогала нам выжить. Швейные мастерские только в городе были. А здесь полный дом ребят, их всех обшивать надо».

– Баба, а как ты познакомилась с дедом?

– А мы девчонками на суженого-ряженого гадали. Брали божью коровку, клали на ладонь и смотрели, куда она поползёт. Смотрят, с какой стороны к ней счастье придёт, где её суженый живёт. Ещё гадали по курице. Ставили её на пол. Если курица пошла под Божий угол, где висели иконы, так умрёт этот человек. Скажут: «Бог его к себе забрал». Если курица пошла к двери, девица замуж выйдет в этом году. Даже песни пели:

Как же так случилось, я без тебя жила?

Сколько ж настрадаться пришлось мне без тебя.

Суженый мой, ряженый, я тебя ждала!

Суженый мой, ряженый, я тебя нашла!

А с Мишой мы уже были знакомы. В те времена на Масленицу устраивались забава: бились стенкой улица на улицу, село на село. Чья улица сильнее. Кто победит, тот берёт девочку. Миша победил и выбрал меня. Хотя он и раньше уже присмотрел меня. Тогда ему ещё не было двадцати, он работал писарем в сельской управе. Заслали сватов. Они зашли и от порога запели:

У нас петушок, у вас курочка.

Кошку под стол, невесту за стол.

А с моей стороны отвечали:

Рано выходить детке.

Замужем не золото, ту же грязь месить…

Такие были обычаи. Когда собирались к невесте тысяцкий-крестник, запрягал тройку лошадей. Кони разукрашены, сбруя хорошая, кошёвки бравые. И по улице со стрельбой из ружей! После свадьбы молодых уводили на подклеть. А утром жених выносил простынь, показать, честная ли она ему досталась. Бывало и так, воробья убьют, разорвут да выпачкают простынь. Чтоб отца не прогневить.

– А зачем пачкать? – по-простецки, невинным голоском спрашивал я.

Бабушка испуганно ладошкой закрывала свой морщинистый рот: «Зачем? Зачем? Тебе ещё рано знать! Совсем разболталась тут я. Твой дед налетел, как коршун! Ну разве можно было такому отказать! Вот он с тех пор и со мной», – кивнула на портрет бабушка.

На стене в большой комнате деда, которая при планировке дома, должно быть, задумывалась для сбора большой семьи, – как память от прежних времён, – под стеклом висели фотографии. На одной из них я отыскал бабушку и своего отца, где его, маленького, в платье, стриженного налысо, обнимала молодая и красивая баба Мотя, которая впоследствии станет Матрёной Даниловной и как она сама мне подскажет, что это именно она, а не кто другой.

Бабушка показала ещё одну фотографию, где моему отцу было года три или четыре, рядом с ним на резной лакированной лавочке стоял младший брат Иннокентий. На них были длинные, по колено, рубахи, вместо привычного ныне ворота, были вязаные, лежащие на плечах белые кружевные воротнички, а на ногах – полосатые рейтузы. То, что это были мальчики, выдавала короткая, под Котовского, стрижка, и слева на полу стояла сестрёнка Надя, на ней было светло-серое, с таким же белым вязаным воротничком, платье. И у неё были длинные, собранные узлом на затылке волосы.

Среди других фотографий я находил бабу Мотю, и было ей на снимке лет десять, тогда она училась в епархиальном училище, и я не мог себе представить, что на фотографии она гораздо моложе меня, нынешнего, одета, как и другие «епархиалки», в строгое чёрное платье до пола, и в таких же чёрных платочках все участницы церковного хора.

– Это мы перед выступлением в дворянском собрании, – рассказывала она. – Из Петербурга к нам приехал какой-то важный чиновник, вот нас и пригласили выступить. Мы потом долго обсуждали, кто и во что был одет, особенно нравились нам женские наряды городских барышень, причёски, белые кофточки, вуальки, стук каблучков. Мы пели «Херувимскую песнь», «Милость мира», а в конце – «Свете тихий».

По центру семейной фотовыставки была фотография отца бабушки – Данилы Андреевича. Он был в чёрной рясе, с большим крестом и серебряной цепочкой на груди, а справа от него на табуретке, крепко уперев обутые в яловые сапоги ноги, сидел его брат, Алексей Данилович. На нём была справная, хорошего сукна тёмная косоворотка и такие же штаны. Оба брата сидели, облокотясь на круглую лакированную тумбочку, крепкие, оба здоровые, знающие себе цену, и смотрели прямо в нынешнее время. По фотографиям было видно, что братья Ножнины из зажиточных. Ну и, конечно же, не то что одетые, а разодетые в расшитую тёплую и крепкую одежду: моя пробабка Анна с Осипом Ивановичем, который был родом со слободы Самара Вальцовского уезда Воронежской губернии. Также были фотографии самого деда в военной гимнастёрке времён Первой мировой войны с германцами; рядом с ним бородатые боевые сослуживцы – офицеры царской армии. Мне даже казалось, что, рассматривая фотографии, я ощущаю запах казённого сукна и солдатского пота. Особенно мне нравилась фотография, где они были с бабой Мотей ещё молодые, дед в казачьей форме старшего урядника. На фотографии глаза у него пронзительно строгие, а на голове бабушки – белый чепчик и кроткий, добрый взгляд. Под