Дольше всего гоняли среди развалин и разбитых вагонов приземистую угловатую «тройку» с длинноствольной пятидесятимиллиметровкой. Прежде чем раскатать гусеницу на удачно брошенной пехотинцем гранате, танк с тактическим знаком командира роты на башне успел спалить пару «Т-26» и одну «бэтэшку». Спастись удалось лишь троим танкистам из девятерых – остальные разделили со своими машинами печальную судьбу. Зато после взрыва – семьсот шестьдесят граммов тротила не только разбили несколько траков, но и выворотили второй опорный каток вместе с торсионом – расстреляли, словно в тире, влепив с полусотни метров в борт пару болванок. Рванул панцер красиво, аж башня сальто в воздухе исполнила, на радость немногочисленным зрителям.

Получившие подкрепление пехотинцы, уже порядком озверевшие от потерь и усталости, закидали гранатами последнюю пулеметную точку. Пленных не брали – из командиров рангом от взводного и выше уцелел только раненный в ногу ротный-два и трое старшин, так что сдерживать бойцов было попросту некому. Был бы жив политрук, может, и воззвал бы к пролетарской сознательности, но старлей Кантиков погиб в самом начале боя, когда поднимал в атаку залегших под огнем бойцов. Пробежать он успел метра четыре, а на пятом перетянутую портупеей гимнастерку насквозь прошили пулеметные пули. Гибели Николая Иосифовича красноармейцы гитлеровцам не простили, взяв-таки пулеметное гнездо в штыки. Ну, если уж начистоту, то сначала забросили в амбразуру осколочную гранату, а уж после закололи штыками побитых осколками немцев…

* * *

Быть танкистом Кобрин уже привык. Не то чтобы ему так уж нравилась новая воинская специальность… просто привык. Да и что делать, коль надо? Есть, знаете ли, такое простое русское слово «надо». Не так уж и сложно, если подумать, главное, осознать, что ты больше не пехотинец, а совсем наоборот, танкист. А уж какой там, снаружи, за четырьмя с половиной сантиметрами гомогенной брони, год – не столь и важно. Танк – он всегда танк, что в прошлом, что в будущем. Гусеницы, башня, пушка. И люди внутри. Экипаж машины боевой, как в этом времени пели.

– Витя, короткая!

«Тридцатьчетверка» плавно остановилась, клюнув бронированным лбом. Земля и небо в расчерченном рисками прицеле перестали играть в догонялки.

Ба-б-бах! – это пушка, родная «эф тридцать четыре».

Бдз-з-зинь! – это соответственно зацепившая за отражатель стреляная гильза.

Длинь – упоминание такой-то матери в интересном положении – кланц! – это Степа Анисимов, запихнувший в казенник новый унитар. Краем глаза капитан успевает заметить окраску снаряда – молодец башнер, понимает, что к чему. «Черноголовый» сейчас ни к чему, а вот осколочная граната – самое то.

Подсвеченный донным трассером бронебойный несется к цели, и Сергей провожает его застывшим, неморгающим взглядом – будто это что-то может изменить, подкорректировать ошибку в наводке. Но никакой корректировки не требуется, и болванка под небольшим углом входит в кормовую броню немецкого «Pz-IV». Короткий высверк попадания, сноп неярких в дневном свете искр – и фашистский танк рывком подворачивает влево и тормозит, все сильнее дымя разбитым двигателем. Добить – или загорится? Так ведь унитар менять придется, в стволе осколочный, а это время. Загорелся, выбросив в небо столб жирного, черного дыма. Хорошо ихний европейский бензин горит, куда лучше нашей русской солярки. А главное – вспыхивает мгновенно. Из распахнувшихся люков лезут, перхая от удушливого дыма, панцерманы в дымящихся комбинезонах. Грохочет пулеметная очередь, пули высекают искры из брони, брызгают расплавленным свинцом, и немцы валятся возле гусениц. Один повисает в проеме бокового люка, комбез на спине горит. Готовы…

Танк трогается с места, в панораме видна цель атаки – двухэтажное здание станционной управы. Или это местный железнодорожный вокзал? Память реципиента ничем помочь не может, поскольку Сенин здесь никогда не был. Нет, вокзал вряд ли, он все ж таки должен поближе к путям располагаться. Одним словом, мощный такой домина, явно построенный еще до наступления эпохи исторического материализма. Левое крыло разрушено бомбой, представляя собой сплошной завал из кирпича, перекрученных несущих балок и остатков перекрытий. Часть крыши провалилась, между торчащих ребрами потемневших стропил несколькими жидкими струйками тянется светло-серый дымок. Заложенные мешками с песком окна первого этажа пульсируют фонтанчиками дульного пламени: как минимум два пулемета, остальное – карабины. Залегшие перед фронтоном пехотинцы вперед не лезут, дожидаясь подхода танков, – молодцы, учатся понемногу бою в городских условиях, под пули по дурости не суются. Хотя, конечно, какие уж тут, на фиг, «городские условия»? Единственное двухэтажное здание – вон это самое. Ладно, хватит мыслями по хрестоматийному древу растекаться.

– Короткая. Два выстрела.

Наведя прицельную марку на правое окно, Кобрин без особой спешки давит на педаль. Выстрел – и из превращенного в бойницу окна выметывается мощный султан дыма и кирпичной пыли, разлетаются лохмотья разорванных в клочья мешков. Справа сочно клацает затвор, запирая в каморе новый патрон. Еще один выстрел. Эх, поторопился слегка: осколочно-фугасный ударяет в подоконник, взрыв раскидывает мешки с песком, выбивает из стены целый сноп битого кирпича. Окно затягивает дымом и рыжей пылью. Нормально вышло, пулеметчику однозначно конец.

Верно истолковав происходящее, пехотинцы поднимаются в атаку под прикрытием огня оставшихся на месте товарищей и танковых «ДТ». Летят в окна гранаты, бойцы подсаживают друг друга, скрываясь в курящейся дымом полутьме помещения. Внутри хлопают выстрелы, пару раз гулко бухают ручные гранаты. Из оконного проема сигает гитлеровец, но не успевает пробежать и нескольких метров. Коротко рычит курсовой пулемет, и он падает, выронив карабин. Еще одного Гриша срезает прямо в окне: несколько раз дернувшись, фриц повисает на подоконнике. Сорвавшаяся с головы каска падает кверху дном, и Кобрин видит растрепавшиеся светлые волосы, с одной стороны густо перемазанные ярко-алым.

Выбросив из патрубков клуб дыма, «тридцатьчетверка» неспешно трогается с места, подъезжая поближе. Мало ли что, вдруг махре еще какая помощь понадобится. Следом двигаются еще два танка – «КВ», чья броня испещрена многочисленными отметинами свежих попаданий, и еще один «Т-34» с тактическим знаком комроты-раз на башне. Связи с ним нет и быть не может: вместо антенного выхода на правом борту – продолговатый след от чиркнувшей и ушедшей в рикошет болванки. Надгусеничные полки покорежены, передние крылья и вовсе оторваны, ходовая забита глиной, а на ведущий каток намертво накрутился обрывок не то брезента, не то какой-то ткани. Удивляться тут нечему, когда утюжили окопы, все что угодно могло в ходовую замотать. Да и танк комбрига выглядит не лучше, как и все остальные машины бригады.

Но помощь не требуется, и выскочивший из дверей красноармеец машет каской, разевая в крике щербатый рот. Разумеется, Сергей просто физически не может ничего услышать, но отлично понимает значение этой широкой, вполлица улыбки: противник уничтожен, здание захвачено.

И это означает только одно – они наконец взяли эту проклятую станцию и дорога вперед свободна.