Дверь неслышно отворилась, вошел гвардеец-слуга, и Буров с достоинством откланялся.

– Спокойной ночи, господа. Весьма признателен за радушие.

– Спокойной ночи, князь, – граф взглянул на него с благодарностью, маркиз – оценивающе с хитрецой, мадемуазель Ватто – внимательно с тщательно скрываемым восхищением. И отправился Буров по широкому коридору да по мраморной лестнице на третий этаж в отведенные ему апартаменты. Просторные, с инкрустированной мебелью, ничуть не хуже той, что в склепе на кладбище. А вот кормежка здесь была не в пример лучше, не вульгарное баранье варево – паштет из жаворонков, рагу из утки, голубиный бульон, легкое бургундское винишко марки “Вольнэ”, доставляемое из провинции Кот-д'Ор. А потом был огромный, окутанный паром чан, пахнущее миндалем ореховое мыло, юркий, истово подливающий воду из ведра лакей… Наконец, размякнув душой и телом, с зубами, вычищенными ароматизированным мелом, Буров отправился на покой. В шелковой длинной рубахе, на хрустящую простынь, под кисейный балдахин. Только что-то не спалось ему – тяготила неопределенность. В голове все вертелись мысли, вернее, одна, словно заведенная, по кругу. Интересно, куда все-таки он попал? Что это за маркиз такой, изъясняющийся московской скороговоркой, в доме коего граф Орлов держится на правах хозяина? Нет, скорее начальника, пожаловавшего с инспекцией. Или даже нет – прибывшего по своим делам… Постой, постой, ну как же это он сразу не допер? Ну конечно же, все просто, как дважды два… И француженка эта, запыживающая пистолеты, и лакеи со шпагами, понимающие по-русски… Судьба, похоже, и впрямь забросила Бурова в самое дерьмо – в русский разведывательный центр в Париже. В самое что ни на есть шпионское логово. Вот тебе и живот на алтарь отечества, вот тебе и “Виват, Россия!”. Маркиз – к гадалке не ходи! – местный резидент, Орлов – куратор-проверяющий, к тому же со своей собственной секретной миссией, француженка при нем – какая-нибудь сексотка-шифровальщица, лакеи, кучера – спецназ-охрана. Вот такой расклад. И не хватает только князя Бурова – липового Задунайского, какого и в природе-то нет. Который без стратегической разведки просто жизни не мыслит…

“А жалко все же, что Мадлена эта придет только утром”, – уяснив ситуацию, Буров хмыкнул, бросил думать о маркизе и попробовал представить его дочь – и так, и эдак, во всех подробностях. Получилась обыкновенная рыжая баба, чем-то очень похожая на Лауру Ватто. Потом она превратилась в Софию Ротару, сделала Бурову ручкой, и он, помахав в ответ, провалился в сон. Фиг с ней, с Мадленой де Сальмоньяк, рыжих баб мы не видали, что ли…

Внешне Мадлена де Сальмоньяк походила на субретку и очень мало на своего маркиза-папу – улыбчивая, в открытом, цвета истомленной девственности пикантном платье с кружевами.

– Бонжюр, сударь, – она вошла, когда Буров завтракал, без приглашения уселась, велела подскочившему слуге: – Шоколада с корицей.

В глубоком декольте у нее была прилеплена мушка в форме звездочки, что позволяли себе лишь очень смелые замужние красавицы.

– Доброе утро, сударыня, большая честь для меня, – мужественно проглотив непрожеванный паштет, Буров поднялся, сделал полупоклон, выругавшись про себя, выдавил улыбку. – Разрешите представиться: Буров-Задунайский, князь. А хорошее нынче утро, солнечное. Вы не находите?

Настроение у него было не очень – с утра пораньше задолбали портной, куафер и сапожник. Однако их усилия даром не пропали: Буров сидел уже в парике, с буклями до плеч, в коротких облегающих штанах, шелковых чулках, рубашке с кружевным жабо и рюшем на манжетах, бархатном жилете и лаковых туфлях с пряжками. Все какое-то неудобное, нефункциональное, надуманное. Тесные кюлоты врезаются в промежность, парик – еще не известно, из волос какой бабы, – похож на зимнюю шапку, чулки вообще женские, а туфли, как пить дать, слетят, стоит только дать ногам волю. Эх, где вы, где вы, Карабасовы ботфорты, штаны из лосиной кожи и ветхая – стирать не надо, порвется, не жалко, – рубаха. Один бог знает. От славного разбойничьего прошлого Бурову оставили только два предмета – кошель с уркаганским золотом да понаделавшую дел лопату, правда, начисто отмытую от крови, прилипших волос и мозга. Все, ничего не попишешь, нужно начинать новую жизнь. В куцых, режущих яйца штанах…

– Ах, князь, давайте, право, без церемоний, – Мадлена улыбнулась и, отпив густой дымящейся жидкости, несколько двусмысленно облизала губы. – И потом, мы ведь, слава богу, не в Англии, чтобы разговаривать о погоде. Папа попросил меня заняться вашим французским, так что не будем отвлекаться. Кстати, как вас, князь, по имени-отчеству? Василь Гаврилыч? Замечательно. Ну-с, приступим.

Решительная такая девушка, весьма самоуверенная, с хваткой. Опять-таки отлично изъясняется по-русски. Слишком хорошо для Мадлены де Сальмоньяк. И если она младшенькая в семействе, то каковы же старшие детишки? Ладно, там видно будет.

До самого обеда Буров отдавался французскому: постигал грамматику, гнусаво бубнил, корябал по бумаге гусиным пером. Получалось так себе коряво и неотчетливо. Мадлена всячески способствовала процессу, разрешила снять жилетку и парик, держалась просто, с завораживающей открытостью, с каким-то грубоватым, но этим и притягивающим чувством юмора. А пахло от ее плеч, рук, низко открытой груди, от длинных, густо напудренных волос лавандой, бергамотом, розмарином. Так что Бурову, если глянуть в корень, было совсем не до грамматики – чем заниматься французским, он бы лучше занялся учительницей. Однако ничего, выдержал – чинно добубнил, дочиркал, доизголялся над глаголами. Из князьев как-никак, предки сиживали выше Хованских… Наконец затейливые, с позолоченными стрелками часы на камине галантно прозвонили один раз.

– Ну пока что финита, – Мадлена улыбнулась, закрыла крышечку серебряной чернильницы и встала с кресла. – Пора обедать нам, Василь Гаврилыч. Кстати, без парика вам лучше. Обожаю все естественное, неприкрытое, без ненужной мишуры. А рубец этот у вас на щеке от шпаги?

Ого, как разговорилась, и отнюдь не на французском! Насколько Буров знал женщин, это был хороший знак.

– Нет, от багинета, – он сразу перенесся в будущее, лет этак на двести с гаком, вспомнил джунгли, исступление боя, чернокожего поганца с винтовкой М-16, тяжело вздохнул. – Давно это было, Мадлена. Давно и неправда. – Нахлобучил парик, застегнул жилетку, облачился в камзол. – Ну-с, куда прикажете?

Обед был подан в Восточную гостиную. Это была небольшая восьмиугольная комната, оформленная в китайской манере: в неброских черно-желтых тонах, со всем великолепием фарфора и нефрита, с настенными блюдами, изображающими драконов, шкатулками и вазами резного лака, с традиционными фаянсовыми трехсюжетными кашпо. Воздух, казалось, был полон благовоний, запахами пионов, хризантем и орхидей, влажным дыханием могучей Хуанхэ, медленно струящейся среди гибких тростников. Вроде бы даже слышался плеск воды, шелест листьев волнующегося бамбука, клекот цапли, добравшейся до лягушки, и рычание тигра, пробирающегося среди стволов. Экзотика, восток, неописуемый колорит.