самым справедливость[356]. Не случайно многочисленные примеры из истории, приводимые и в «Оправдании», и в «Поликратике», должны были свидетельствовать о том, что правитель, поддавшись чарам распутниц и под их влиянием пристрастившись к колдовству, приведет своих подданных к гибели[357].

Как следствие, в том же ключе трактовался у Жана Пти и преступный образ Людовика Орлеанского. Он сообщал, что некий монах-колдун изготовил для герцога заговоренный жезл, коснувшись которым любой женщины, можно было вызвать ее любовь[358]. Вооружившись этим магическим атрибутом, Людовик якобы все ночи напролет проводил с блудницами[359]. Что же касается его тяги к колдовству, то о ней прямо сообщал не только текст «Оправдания». На миниатюре из двух дошедших до нас парадных копий трактата герцог Орлеанский был представлен в образе волка — животного дьявола (Илл. 5)[360]. Во всяком случае сам Жан Пти явно именно так и считал, обвиняя Людовика в том, что в качестве колдовского зелья он использовал не только прах казненных на виселице преступников, но и «кости и шерсть волка, [животного] неблагородного»[361].

Таким образом, заимствуя для своего сочинения одну из важнейших тем (убийство тирана угодно Богу), которую действительно развивали и Аристотель, и Григорий Великий, и Иоанн Солсберийский, Жан Пти использовал для оправдания герцога Бургундского и более изощренную аргументацию. Прямо обвиняя Людовика Орлеанского в распутстве и занятиях колдовством, он создавал все тот же образ «дурного советника» правителя, что в свое время возник на страницах «Поликратика». Такому человеку, безусловно, не было места при королевском дворе, а потому действия Жана Бесстрашного оказались восприняты слушателями Жана Пти как абсолютно легитимные, как несущие спасение и благо монарху и его стране.

* * *

Можно было бы ожидать, что слухи о Людовике Орлеанском и Валентине Висконти будут воспроизводиться во французских сочинениях на протяжении долгих лет: ведь формально их признали виновными в самом страшном преступлении — в посягательстве на жизнь короля (lèsemajesté). Тем не менее, многие авторы, писавшие в первые десятилетия XV в., ни об этих злодеяниях, ни о слухах, роившихся вокруг герцогини Орлеанской в 1393–1396 гг., даже не упоминали.

Мы не найдем и намека на них в многочисленных произведениях Кристины Пизанской, в 1406–1407 гг. отзывавшейся о Валентине как об «исключительно мудрой, доброй и высоконравственной» даме, уделявшей особое внимание воспитанию и образованию своих детей[362]. Анонимный автор Geste des nobles françois, созданной около 1429 г., сообщал лишь о слушаниях по делу об убийстве Людовика Орлеанского и о справедливом возмездии, которое требовала его вдова[363]. Что же касается Жана Жувенеля дез Урсена, то в «Истории Карла VI» (ок. 1431 г.) он упоминал о слухах, ходивших по Парижу, но категорически отказывался в них верить, приписывая их «дурным языкам»[364]. Даже некоторые пробургундски настроенные авторы — Ангерран де Монстреле или Пьер Кошон — не спешили давать собственную оценку недавним событиям, довольствуясь лишь неполным воспроизведением на страницах своих хроник текста «Оправдания» Жана Пти[365].

Обвинения в адрес герцогов Орлеанских в полной мере воспроизводились лишь в Geste des ducs de Bourgogne, созданной в 20-е гг. XV в., а также в «Хронодромоне» Жана Брандона, написанном в 1428 г. Оба автора исключительно подробно пересказывали все положения трактата Пти: не были забыты и слухи о Джан Галеаццо Висконти и Ломбардии, о Валентине — ведьме и отравительнице, о Людовике — распутнике и колдуне[366]. Анонимный автор «Жесты» и вовсе, очевидно, имел под рукой одну из двух упоминавшихся выше парадных рукописей «Оправдания», иначе сложно представить, откуда в его тексте возникли образы льва, уничтожившего волка[367], и Люцифера, поверженного архангелом Михаилом[368].

Таким образом, отклики более поздних авторов также, на мой взгляд, подтверждали, что сплетни о Валентине Висконти — ведьме и распутнице — с самого начала носили характер политический, т. е. имели отношение не к «объективной» оценке текущих событий, но к пропаганде герцогов Бургундских[369].

* * *

Любопытно при этом отметить, что еще одна скандальная история, связанная с поведением Людовика Орлеанского при дворе, осталась практически невостребованной в 1408 г., в момент оправдания Жана Бесстрашного. Речь шла о предполагаемой любовной связи родного брата Карла VI с его супругой, королевой Изабеллой Баварской.

Судя по всему, этот слух появился примерно в то же время, что и небылицы, которые рассказывали в Париже о Валентине Висконти. В частности, мельком о нем упоминал Жан Пти, уточнявший, что у преступления против королевского величия имеется несколько уровней: первый касается персоны самого правителя, а второй — его супруги, и настаивал, что Людовик виновен и в том, и в другом[370], поскольку он посеял раздор между королем и королевой, заставив Карла VI возненавидеть свою жену и желать ее смерти. Однако советник Жана Бесстрашного не вдавался в причины этой размолвки, т. е. ни словом не обмолвился о возможной любовной связи между герцогом Орлеанским и Изабеллой[371].

Впрочем, подобное умолчание было вполне объяснимо, поскольку на момент составления и оглашения «Оправдания» между королевой и Жаном Бесстрашным существовал своеобразный «пакт о ненападении»: спустя всего три месяца после слушаний во дворце Сен-Поль, в июне 1408 г., Мишель Валуа, дочь Изабеллы и Карла VI, вышла замуж за старшего сына герцога Бургундского Филиппа[372]. Девятого марта 1409 г. в Шартрском соборе в присутствии монарха, его семьи и ближайших родственников Жан Бесстрашный получил официальное прощение за убийство герцога Орлеанского, а вместе с ним — практически неограниченную власть в стране[373]. В сложившейся ситуации любые обвинения в адрес супруги правителя становились невыгодны ни одной из политических группировок при французском дворе.

Тем не менее, об этих обвинениях вспомнили сразу же, как только изменилась расстановка сил в королевстве. В апреле 1417 г. Изабелла Баварская лишилась какого бы то ни было влияния на Карла VI, который — в очередном приступе безумия — отправил супругу на жительство в Тур, предварительно распустив ее двор. Подобная немилость была воспринята многими современниками как наказание за распутное поведение королевы. Внезапная смерть в том же месяце дофина Жана, находившегося под сильным влиянием герцога Бургундского, лишь усугубила сложившуюся ситуацию. Нового наследника престола, будущего короля Карла VII, окружали представители партии арманьяков — главные противники Жана Бесстрашного, а потому герцог и его советники вновь обратились к старой истории о якобы имевшей место любовной связи Изабеллы и Людовика Орлеанского, от которой и родился дофин Карл. Умело распространяемые слухи привели в результате к настоящему кризису власти во Франции — к подписанию в 1420 г.