Уайт стоял у дверей, провожая его взглядом.

«Такой самоуверенный, стервец», – подумал он.

Впрочем, он всегда хотел иметь такого сына и сейчас гордился им.

– А мне что делать, папа? – спросил стоящий рядом с ним Гаррик.

– Так… в загоне для больных есть несколько телок… – Уайт помолчал. – Нет. Лучше, Гаррик, пойдешь со мной.

Шон работал ранним утром, когда солнце еще утопало в дымке, словно ненастоящее, золотистое и мутноватое, а черные тени были длинными. Работал и под полуденным солнцем, взмокший на жаре от пота, и под дождем, и в густом, сером и влажном тумане, волнами накатывавшем с плато, и в короткие африканские сумерки, возвращаясь домой уже затемно. И каждая минута этого труда приносила ему наслаждение.

Он научился распознавать животных, отличать их друг от друга. Не по кличкам – клички давались только упряжным волам, – а по размеру, цвету и клеймам: теперь стоило ему пробежать взглядом по стаду, как он уже знал, какого животного не хватает.

– Зама, а где старая корова с изогнутым рогом?

– Нкози… – Зулус уже не звал его, как прежде, «нкозизана», то есть «маленький хозяин». – Нкози, вчера я отвел ее в загон для больных, у нее в глазу завелся червяк.

Болезнь животного Шон умел распознавать еще до того, как она начиналась. Первый признак – как животное двигалось, как держало голову. Он освоил, чем их лечить, как за ними ухаживать. Личинку мясной мухи – лить керосином на рану, пока они не посыплются, словно зерна риса. Офтальмию – промывкой глаз раствором марганцовки. Сибирскую язву и эмфизематозный карбункул – пулей, а труп немедленно сжечь.

Первого теленка он принимал под акациями на берегу Тугелы, один, до локтей закатав рукава рубахи и с неприятным ощущением скользкой, как мыло, грязи на руках. Потом уже, когда Шон смотрел, как мать облизывает теленка, а тот стоит, пошатываясь от каждого прикосновения ее языка, у него перехватило дыхание.

Его неуемной энергии хватало на все, и всего было мало. Работал он просто играючи.

Шон тренировался в верховой езде. Умел на полном скаку спрыгивать с лошади, бежал рядом и снова вскакивал в седло, потом повторял то же самое с другой стороны; на полном же скаку мог встать на седло в полный рост и вдруг, быстро расставив ноги, снова шлепался на лошадиную спину и на ощупь безошибочно находил ногами стремена.

Упражнялся в стрельбе из винтовки и уже со ста пятидесяти шагов мог попасть в бегущего шакала, пронзая тяжелой пулей посредине его небольшое, не больше фокстерьера, тело.

Частенько оставалась работа, которую приходилось делать за Гаррика.

– Шон, что-то сегодня я себя плохо чувствую, – бывало, говорил тот.

– Что такое?

– Да нога все болит, ты же знаешь, вечно ее натирает, когда я езжу верхом.

– Ну так дуй домой.

– Папа сказал починить ограду вокруг второго бассейна с раствором.

Мужественно улыбаясь, Гаррик наклонялся в седле и тер ногу.

– Ты же на той неделе чинил ее, – удивлялся Шон.

– Чинил, да проволока почему-то опять провисла.

Странное дело, что бы ни брался чинить Гаррик – все снова быстро ломалось.

– У тебя кусачки с собой?

Гаррик с готовностью лез в седельную сумку и доставал кусачки.

– Ладно, я сам починю, – говорил Шон.

– Черт возьми, спасибо тебе, брат. – И, поколебавшись, Гаррик добавлял: – Не говори только папе, хорошо?

– Нет, конечно, ты же не виноват, что у тебя болит нога.

И Гаррик ехал домой, тихонько крался в спальню и спасался от действительности с Джимом Хокинсом на страницах «Острова сокровищ».

Благодаря работе к Шону пришло и новое ощущение жизни. Когда дожди оплодотворяли землю и из нее появлялась зеленая трава, а на плато наполнялись водой все низинки, это уже свидетельствовало не только о начале сезона, когда птицы вьют гнезда и в Бабун-Стрёме лучше клюет рыба. Теперь это значило еще и то, что пришла пора отгонять стада из долины; что животные в гуртах, приготовленные на продажу в Ледибурге, нагуляют жирок; что закончилась еще одна зима, земля оживает снова и будущее сулит новые надежды. Такое новое ощущение жизни распространялось и на скот. Это было крепкое, почти первобытное чувство хозяина.

День клонился к вечеру. Шон сидел на лошади и сквозь деревья смотрел на небольшое стадо, растянувшееся по широкой низине. Животные паслись, опустив голову и лениво помахивая хвостом. Между Шоном и стадом бегал теленок: рожденный три дня назад, он был все еще светло-коричневой масти и нетвердо стоял на ногах. Малыш вовсю испытывал силы пока не очень послушных конечностей, неуклюже выписывая круги по низкой травке. Из середины стада замычала корова, и теленок сразу застыл на месте в ожидании, нелепо расставив ножки и подняв уши. Шон улыбнулся и подобрал поводья. Пора двигаться к усадьбе.

И вдруг Шон увидел ягнятника. Огромным темно-коричневым камнем хищник падал прямо на теленка: крылья закинуты назад, лапы с длинными острыми когтями вытянуты, готовые для смертельного удара. Падал он так стремительно, что только ветер свистел позади.

Шон сидел как парализованный, следя за происходящим. На его глазах огромная птица ударила в спину теленка, и Шон услышал, как с хрустом, словно сухая палка, ломаются кости. Теленок упал на траву, бессильно пытаясь сопротивляться усевшемуся на него сверху ястребу.

Шон был ошеломлен быстротой происходящего. Но уже через секунду его охватила бешеная злость, грудь и живот захлестнула жгучая волна. Шон ударил лошадь каблуками, и та рванула вперед. Он направил скакуна прямо на гигантского ястреба. Мчась во весь опор, Шон орал на хищную птицу благим матом – так зверь кричит на своего врага.

Ястреб повернул голову и одним глазом посмотрел на человека. Раскрыл свой огромный желтый клюв и ответил ему по-своему, хриплым клекотом, затем отпустил теленка, подпрыгнул и взмыл в воздух. Тяжело взмахивая крыльями, он летел низко над землей и, постепенно набирая высоту, удалялся.

Шон выхватил из чехла винтовку и натянул поводья так, что лошадь даже присела. Выскочив из седла, он передернул затвор и загнал патрон в патронник.

Ягнятник отлетел уже ярдов на пятьдесят и высоту набирал довольно быстро. Шон вскинул винтовку, тщательно прицелился.

Теперь попасть было не так-то просто. Пернатый хищник поднимался все выше и выше, и с каждым взмахом крыльев тело его резкими толчками продвигалось вперед.

Шон выстрелил. Приклад ударил в плечо, и, когда пороховой дым унесло ветром в сторону, он увидел, что пуля нашла свою цель.

Гигантская птица падала вниз. Из нее, как из подушки, летели перья, она беспомощно махала длинными шестифутовыми крыльями. Не дожидаясь, когда ягнятник упадет на землю, Шон рванул с места.

Когда он добрался до места, куда упала птица, та была уже мертва. Но Шон на всякий случай обеими руками взял винтовку за ствол и прикладом что есть силы нанес удар, затем еще один и еще. С третьего удара приклад сломался, но он, всхлипывая от ярости, продолжал колотить врага.