— Но у пастора Анди доброе сердце, и она верила в меня, не так ли? — спросил он все так же мягко.

— Я все надеялась, что ваш адвокат приведет какие-то доказательства, способные заткнуть рот прокурору. Все присяжные этого ждали. Но он не нашел ничего в вашу защиту. Все это напомнило мне жуткий эпизод из моей собственной жизни, когда меня тоже оболгали.

— Жуткий эпизод? Какой же? Вы уже знаете всю мою подноготную, а я в полном неведении о вас, Андреа Мейерс.

Она молча смотрела на приборную панель.

— Это было так давно, что уже не имеет значения.

— Хотите сказать, что не готовы это обсуждать? Ну что ж, тогда ответьте, вы всегда жили в Альбукерке?

— Нет.

Снова наступило молчание, в тишине был слышен только гул моторов. Чтобы не смотреть на Люка, Андреа уставилась в окно. Он прервал затянувшуюся паузу:

— Не хотите откровенничать с бывшим арестантом?

— Совсем не в этом дело.

— Я же знаю, вы ко мне неравнодушны. Значит, в вашем прошлом было какое-то несчастье, воспоминания эти все еще ранят. — И добавил: — Мне знакома такая ситуация.

Андреа не могла возразить: его откровенность обезоруживала; видимо, ему приходилось так страдать, что даже не хотелось говорить об этом. Неожиданно для себя она сказала:

— Я всю жизнь жила в Калифорнии, а в Альбукерке приехала всего два года назад.

— А ваша семья все еще там?

— Не имею представления. — Люк, видимо, не понял, и она пояснила: — Я почти ничего не знаю о своих родителях. Когда я родилась, они жили в Окленде, штат Калифорния. Потом я узнала от инспектрисы, занимавшейся моим делом, что мою мать выгнали родители за то, что она забеременела мной, будучи подростком. Ее «приятель», то есть мой отец, скрылся, и она до самых родов жила в приюте для беременных, на содержании у государства. А родив, она меня бросила, поскольку ей было не на что меня содержать.

— А кто были родители, усыновившие вас? — он повернул к ней голову.

— Меня никто не усыновил и не удочерил. Разные люди брали меня на время, по очереди.

— Видно, вам приходилось нелегко.

— Да нет, многие хорошо со мной обращались. Но когда мне было шестнадцать лет, мой очередной «отец» потерял работу и меня отправили в другую семью.

— Продолжайте, — попросил он, когда она замолчала.

— Это были неплохие люди, но я заметила, что их сын, живший отдельно, — он как раз развелся — стал наведываться к родителям, как раз когда их не было дома. — Люк произнес ругательство, которое она не поняла. — В первый раз, когда он стал приставать, я испугалась, но мне удалось от него вырваться. Он продолжал приходить; как-то он ухитрялся заставать меня одну. А потом я от них сбежала.

— Что же дальше? — Он явно нервничал.

— Меня подобрала полиция, и моя инспектриса устроила целое расследование. Началась страшная история: парень врал, родители поддерживали это вранье, а мне никто не верил. У них была репутация честнейших людей.

— Могу себе представить, чем это кончилось, — сказал Люк сердито.

— Меня заклеймили, назвали аферисткой, которая пыталась женить на себе их сына. Все было враньем: у меня не было ни времени, ни желания этим заниматься; я всегда хорошо училась и за каждый год получала грамоту. В свободное время я делала уроки или помогала по дому. Теперь-то я понимаю, что они старались выгородить своего сына, он, видимо, делал такие вещи уже не один раз. Но тогда, в шестнадцать лет, я не могла опомниться. Меня называли потаскухой, это был кошмар для меня. И хотя инспектриса взяла меня из той семьи, мне казалось, что она тоже мне не верит.

— Слава Богу, у нее хватило ума хотя бы забрать вас.

— Конечно, я была рада уйти из той обстановки, но тогда мне казалось, что весь мир отвернулся от меня. Никто мне не верил, никто не заступился, ни одна живая душа. — Она замолчала, чтобы передохнуть, и взглянула на Люка. — Во время суда, — продолжала Андреа, — когда прокурор обвинял вас во всех смертных грехах, старался утопить, я вспоминала собственный горький опыт. Тогда все мои поступки толковались наоборот, как и ваши. Глядя на ваших партнеров, я думала, не стремятся ли они вас ложно обвинить? Именно тогда у меня зародились сомнения в вашей виновности. Но, к несчастью, не было ни одного показания в вашу пользу, ничего такого, что...

— Андреа, — попытался перебить ее Люк. Но она уже не могла остановиться.

— За те недели, что прошли после суда, я много думала о вас. Я молилась. Увидев вас в тюрьме, я поняла, почему вы так разозлились на мой приход. Вы думали: какая двурушница, сначала помогла меня засадить, теперь пытается утешить проповедью. Но я знала твердо: виновны вы или нет, я не хотела для вас больших страданий. Не хотела, чтобы вам на долю выпало такое же одиночество, то же отчуждение, что выпали когда-то мне.

В наступившей тишине он взял ее руку, поднес к своим губам и горячо поцеловал. Это было неожиданно; тепло этого поцелуя, дойдя до кончиков пальцев, стало разливаться по всему ее телу. У нее вырвалось невольное «ах!», и он повернул к ней голову. Андреа отняла руку.

— Наконец-то я услышал правду, — сказал Люк, нервно вздохнув. — Может, ответите мне еще на один вопрос? Что вы думаете обо мне сейчас? Как по-вашему, я виновен или нет?

— Это знаете только вы сами, да еще Господь Бог.

Снова повисло молчание.

— А если я скажу вам, что виновен, это изменит ваше отношение ко мне?

Этот вопрос породил новую душевную боль, она ее почти парализовала. Что он хочет этим сказать? Что она зря за него заступалась? Она отвернулась, не отвечая.

— Я задал вам вопрос, — повторил он с настойчивостью, неожиданной в этот момент.

— Люк, мы уже не в зале суда, и вы искупили свою вину перед обществом. Я никогда не хотела быть вашим судьей, и эта глава нашей жизни закрыта.

— Вы знаете, что я говорю совсем об иных вещах, о личных, о наших отношениях. Между вами и мной, и больше никем.

— Боюсь, я вас не понимаю. — Она пыталась сообразить, чего он добивается. Хочет ли он близости с ней так же сильно, как и она? Если да, то о каких отношениях он думает и надолго ли? Андреа знала, что, если он втянет ее в серьезный роман, она захочет принадлежать ему навсегда.

Люк сердито выпалил:

— Даю вам срок до вечера. Вы должны что-то решить и дать мне ответ.

Сердце ее учащенно забилось.

— А сегодня вечером я приглашена на ужин. — Она взглянула на часы. — А почему мы не возвращаемся? Они, видимо, уже заметили, что мы летаем слишком долго.

— Я мог бы вернуть вас на землю, если бы вы сказали мне, — холодно произнес он. Из чего следовало, что это по ее вине они болтаются в воздухе. Ей захотелось возразить, но он ее уже не слушал, так как начал переговоры с диспетчером. — Держитесь, — предупредил Люк, когда они начали спуск.