это возрастное, рано или поздно Джулия это перерастет. И разумеется, отец в точности следовал ее советам.

Тогда Джулия начала резать себе руки.

Тоска и отвращение к самой себе одолели ее на уроке по всемирной истории. Мистер Хорн писал что-то на доске, Джулия сидела в самом конце класса, а Далси Шелби – несколькими партами впереди нее. Джулия бездумно выводила какие-то узоры в своей тетради, потом подняла глаза и увидела, как Далси пошепталась с одной из своих подруг и вытащила что-то из сумочки. Через несколько секунд небольшой флакончик с каплями от блох прокатился по проходу и остановился под ногами у Джулии.

Далси и ее друзья засмеялись, и мистер Хорн обернулся.

Он поинтересовался, что их так насмешило, но весь класс молчал. Джулия, опустив голову, смотрела на флакон, валяющийся у носков ее поддельных мартенсов.

В конце концов мистер Хорн отвернулся к доске, и в то же мгновение Джулия сжала отточенный карандаш, который держала в руке, и острым грифелем распахала себе предплечье. Она даже не сразу поняла, что сделала, просто сидела и смотрела, как на коже пузырится кровь, и ощущала странное чувство удовлетворения, освобождения.

Поначалу она делала это как придется, используя первое, что попадалось под руку, но вскоре стала подходить к делу более продуманно и перешла на лезвия, которые прятала дома под матрасом. Каждый раз, когда она резала себе руки, ее охватывали острые и волнующие ощущения, как будто ее рывком выдергивали из зияющей пасти небытия обратно к жизни. Она не просто чувствовала себя живой, ей было хорошо! В какой-то момент она поняла, что не может остановиться, что не в состоянии пережить день, не располосовав себе руки, но ей было все равно. По-настоящему все равно. Вскоре ее руки ниже локтя были испещрены сеткой кое-как затянувшихся воспаленных порезов, так что даже в самую теплую погоду приходилось носить одежду с длинными рукавами.

Так продолжалось несколько месяцев, а потом обо всем узнали отец с мачехой. Первой отметины увидела Беверли. Однажды утром, когда Джулия как раз выходила из душа, замотанная в полотенце, мачеха постучала в дверь и, не дожидаясь разрешения, впорхнула в ванную со словами:

– Не обращай на меня внимания. Я только щипчики взять…

И осеклась при виде голых рук Джулии.

Придя вечером с работы, отец заглянул к ней в комнату. Вид у него был огорченный и встревоженный; он нерешительно приблизился к дочери, как будто опасался раздавить ее тяжестью своего присутствия. Он хотел знать, что стряслось, и этот вопрос оскорбил Джулию до глубины души. И он еще спрашивает?!

Конец учебного года был уже не за горами, и все лето отец и Беверли не спускали с девочки глаз. Но вместо того чтобы радоваться долгожданному вниманию, она возненавидела их: ведь они лишили ее возможности делать то единственное, что приносило ей хоть какое-то облегчение.

Лето прошло под знаком борьбы характеров. Джулия стала даже с нетерпением ждать начала учебного года, чтобы вырваться из-под надзора. И разумеется, школа означала возможность увидеть Сойера. Неотразимого Сойера. Однако за несколько дней до начала школьных занятий отец сообщил Джулии, что решил отправить ее в закрытый интернат. Это спецшкола, пояснил он. Для трудных подростков. Отъезд в школу, в Балтимор, был назначен на следующий день. Он сообщил ей об этом за сутки. За одни сутки. И все лето планировал это у нее за спиной!

В тот вечер она вылезла из окна прачечной и убежала. Не хочет отец с ней возиться – и не надо. Но ни в какую дурацкую спецшколу она не поедет. Только – вот беда! – идти ей было абсолютно некуда, так что в конце концов Джулия очутилась на своей излюбленной скамье на трибунах школьного стадиона.

Она сидела там уже несколько часов, когда появился Сойер. Было глубоко за полночь, однако он вдруг показался на беговой дорожке. Ночь выдалась лунная, а он был в белых шортах и белой футболке-поло, так что со своего места Джулия видела его как на ладони.

Она не двигалась, поэтому не поняла, что побудило его вскинуть глаза. Однако же он это сделал, и у нее перехватило дыхание, как и всякий раз, когда встречались взглядом в школе.

Они долго смотрели друг на друга. Потом он свернул с дорожки и двинулся вверх по трибунам.

Сойер никогда не подходил к ней прежде, но в школе она нередко ловила на себе его взгляд. На нее вообще постоянно таращились, так что в этом не было бы ничего необычного, если бы взгляд этот каждый раз не был таким внимательным. Она частенько задумывалась, не потому ли испытывает к нему такие странные чувства. Ей казалось, что он на самом деле ее видит.

Он подошел и остановился перед ней.

– Не возражаешь, если я присяду?

Она пожала плечами.

Он опустился на скамью рядом с ней, но продолжать разговор не спешил.

– Ты часто приходишь сюда по ночам? – спросил он наконец.

– Нет.

– Так я и думал. Я все лето гулял здесь по ночам и ни разу тебя не видел, не то что во время учебного года. – Она задалась вопросом, зачем ему понадобилось гулять здесь по ночам, но вслух поинтересоваться не решилась. – Ну как, готова к школе?

Она резко поднялась. В его присутствии на душе у нее слегка просветлело. При нем весь ее мир становился светлее. Но это была лишь чудовищная иллюзия.

– Мне нужно идти.

– Куда ты? – спросил он, когда она, топоча по деревянному настилу трибун своими грубыми черными ботинками, начала спускаться.

– Не знаю.

– Я тебя провожу.

Он поднялся и двинулся за ней следом.

– Нет.

– Я не позволю тебе разгуливать одной посреди ночи.

Она спустилась с последнего яруса трибуны и по беговой дорожке зашагала к игровому полю.

– Не ходи за мной, – бросила она, оглянувшись. Второй раз она оглянулась, когда была на середине поля. – Я же сказала, не ходи за мной.

– Я не позволю тебе гулять одной.

Она остановилась как вкопанная и обернулась к нему:

– Что с тобой? Хватит изображать из себя такого… такого…

– Какого?

– Такого добренького. – Она опустилась на землю и села, поджав под себя ноги. – Я не встану, пока ты не уйдешь. – Эта угроза возымела не вполне тот эффект, на который она рассчитывала. – Не садись рядом со мной. Не…

Сойер как ни в чем не бывало плюхнулся с ней рядышком, прямо на пятидесятиярдовой линии. Она вздохнула.

– Что с тобой? – спросил он.

Она отвернулась:

– Отец отправляет меня в интернат. Завтра