Римма решила, что все это ей кажется. Бобова, однако, душевно не растерялась, хотя кот почему-то спрятался.

— Сама уйдет, — махнула она рукой на крысу. — А вот вы, Римма, уходите. Не ко мне вам нужно и не к этой крысе. Вон — к психиатру!

Одумавшись, Римма поправила чулок и побежала к выходу. Бобова распахнула дверь, сунула ей в карман адрес специалиста и крикнула ей:

— Без психиатра вам не жить! И учтите, если не пойдете к врачу, я на вас чертей напущу.

Лера сидела на диване, поджав ноги. Крысу как ветром сдуло. Кот выполз из-под шкафа. Софья Петровна успокоила племянницу:

— Ничего. Я ранним утром сегодня кое-чем занималась, а это порой привлекает крыс. У некоторых из них тонкий нюх на параллельный мир.

Лера вздохнула посвободней.

— Успокойся, деточка. Давай лучше допьем чаек и коньячок, — предложила хозяйка.

Уселись.

— Эта Римма все врет, — как-то аппетитно добавила Софья Петровна. — Я ее насквозь вижу, это не сложно. Да она на самом деле не своего мужика хочет удушить или повесить, а весь мир вместо него. До того зла она на весь этот мир. Знаю я таких…

Лера умилилась.

— Это не мой случай, деточка. Точнее, клиент не мой. Психиатр ей отец и друг, она и для твоего романа не подходит… Какая ты все-таки нежная в этом платьице!

Но Лера всерьез озлилась: одни неудачи. И от нервозности заявила:

— Тетя Соня, у меня одна просьба к вам. Умоляю!

— Опять какая-нибудь гадость, фантазерка ты моя?!

— Нет, все наяву. Позвоните сейчас милому Арсению Васильевичу и попросите его, прежде чем он отдаст пиджачок владельцу, занес бы его ненадолго к моему приятелю, видному художнику, Филиппу Пашкову.

— Для чего?

— Чтобы он этот пиджак нарисовал. Он знает, как рисовать портреты вещей, превращая их в живых. Знаменитый художник…

— Да знаю я это имя.

— У него завтра с утра полутайный прием будет. Но для Арсения Васильевича двери будут открыты…

— Он достоин этого, Валерия… Если ты хоть что-то понимаешь в игре демонов.

— Пускай. Филипп никого не боится. А такому пиджаку будет несказанно рад. Я знаю его. Расцелует и меня и пиджак. Он быстро набросает что-то вроде эскиза и так далее… А Арсению Васильевичу заплатят за модель, пиджак вернут, и в тот же день он сам сможет отдать его по назначению…

Софья Петровна внимательно посмотрела на Леру:

— Все понятно. Ради тебя соглашусь.

Лера поцеловала тетушку:

— Это будет подарок и мне и Филиппу.

— Выйди на минуту из комнаты. Я ему позвоню сейчас, но тебе не надо это слышать. А то еще можешь понять неправильно, и тебе же плохо будет.

Валерия беспрекословно вышла.

Минут через десять тетушка ласково позвала ее обратно.

— Все в порядке. Арсений Васильевич принесет пиджак точно по адресу, в два часа дня, как ты сказала.

Встреча закончилась в розовых тонах.

У Вадима было две мечты: Алёна и Аким Иваныч. Алёна все-таки рядышком, хоть и не его, а Аким Иваныч… — если грезить, то лучше в сумасшедшем доме. Там все позволено.

И все же Вадим попытался нащупать нити, его угнетала почти мистическая беспомощность Лёни. Нити вели к Филиппу Пашкову. Ведь он не только друг и знаменитый художник, прекрасно знающий «культурную элиту» Москвы, в том числе и писательскую. Гораздо больше: он знаком с эзотерическими кругами в реальном значении этого слова. «Вот там-то мы и чокнемся бокалами с этим Аким Иванычем, — вожделенно думал Вадим. — Посмотрю я в его глаза потусторонние, и может быть, согреюсь его взглядом, как бомж бутылкой водки».

Случай удобный, как всегда, подвернулся: Филипп устраивал встречу, на которой собирался показать свои новые картины близким и понимающим. После таких встреч Филипп любил поговорить с кем-нибудь наедине…

Приглашенными оказались и Одинцовы, и, конечно, Алёна. Лёня, однако, посетить их отказался. Вадиму пришлось прихватить с собой и Алёну, и Леру. Девочки были слишком разные, но в глубине чтили друг друга.

Квартира Филиппа около площади Маяковского отличалась не столько размерами, сколько изысканной, но сдержанной красотой обстановки. Книги и картины царили в ней — это была квартира творца. Никакой наглой и тупой роскоши, но не только аура квартиры, но и каждой вещи уводили ум в некое почти блаженное состояние. В гостиной были две действительно дорогих статуэтки. Единственно, что серьезно отсутствовало — это изображение Достоевского, которое занимало многозначительное место в квартире Вадима. Не то чтобы Филипп не почитал Достоевского, он просто полагал, что последнее слово о человеке еще не сказано. И сам весьма опасался такого слова. Его жена Евгения поддерживала его в этом. «Не дай Бог на Руси появится писатель, который переплюнет Достоевского», — говорила она самой себе по ночам.

Филипп Пашков принял Вадима и его подруг ласково. Он любил Вадима, признавал его талант и искренне помогал ему, — Филиппу чужда была творческая ревность. Он добился так называемого успеха не только в России, но в душе презирал его. «Гений и Бог — все остальное крысиная возня», — в этом он был убежден. Его старый школьный приятель подхихикивал: «Но если нет гения и даже большого таланта, тогда надо искать успеха, и в этом случае он придет…»

Филиппу стукнуло тридцать девять лет. Он был элегантен, со вкусом одевался, среднего роста, немного полноват. Глаза были тайно-синие. Вадима больше всего поражали его руки — необычайно нежные, как у холодной маленькой женщины.

…В гостиной уже находились почти все приглашенные. Картины, висевшие на стене, ошеломили Леру. Вадим и Алёна отнеслись к этому более спокойно. То была серия автопортретов, начиная с младенчества и кончая… гробом. Алёна все-таки отшатнулась. «Вероятно, для своих прошлых лет Филипп использовал фотографии: тут есть и Филипп — ребенок, и подросток, и юноша, но автопортреты будущего Филиппа… брр…, а они-то как раз самые сильные».

Действительно, портрет старика, выражение его лица и глаз ошеломляло сочетанием тяжелого ума и безумия. В гробу же лицо выглядело просто смешным до того, что Алёну чуть не разобрал хохот. Казалось, что старикашка вот-вот выпрыгнет из гроба и нашалит. Алёна отошла к окну, и тут ей не удалось до конца сдержаться. Смех оказался мелко-нелепым.

Филипп подошел и обнял ее за плечи:

— Именно так, Алёнушка, именно так. Я этого хотел и ожидал. Смерть не достойна ничего, кроме смеха.

— Конечно, Филипп, — сквозь слезы проговорила Алёна, — мы будем жить после и вечно… Извини…

Но тут подскочила Женя, полненькая и крайне интеллигентная, в очках, дама лет тридцати пяти.

— Филипп, ну ради Бога, убери гроб, — чуть не взвизгнула она. — Умоляла же тебя, умоляла. Все бесполезно. Да ты пойми, ты сам накликаешь на себя смерть. Тебе это нужно? Мне — нет!