– Горохов, – пробормотал Борька.

Слово «name» он, оказывается, за этот семестр запомнил.

– За время вашего пребывания здесь, господин Горохов, никто не удосужился поставить вас в известность, что перебивать вашего преподавателя непозволительно? Тем более таким грубым образом! Тем более по-русски! Тем более сидя! Вы что, господин Горохов, считаете ниже своего достоинства подняться, когда разговариваете со стоящим перед вами преподавателем?

Борис захлопал глазами. Он, конечно, уловил суть гневной тирады на чужом языке и понял в общих чертах, что на него катят бочку. Но чем конкретно он разозлил тетку в красном, от его понимания ускользнуло. А с такими лексическими оборотами, как «считать ниже своего достоинства» и «непозволительно перебивать», он вообще столкнулся впервые. Данилевский нас такими сложностями пока не особо напрягал.

– Встань. И отвечай по-английски, – прошипела ему я сквозь зубы, видя, что он не врубается. В нашей группе было нечетное количество учащихся, и Борис кочевал по всем партам, замещая собой отсутствующих девчонок, так как у него никогда не было учебника. Сегодня он сел со мной, потому что моя постоянная соседка подхватила какой-то невероятно сложный вирус гриппа.

Борька поднялся, чем вызвал у Мамонтовой новый выброс яда.

– Оказывается, господину Горохову вовсе не трудно стоять на ногах! Теперь попытайтесь объяснить мне все, что вы хотели сказать ранее, но по-английски, будьте любезны.

Все замерли, пригнувшись к своим партам. В полнейшей тишине было слышно, как скрипят гороховские мозги, пытаясь выстроить хоть одну мало-мальски грамотную английскую фразу.

– Я вся внимание! – едко напомнила Елизавета Ильинична. – Продемонстрируйте нам свою резвость, направленную в нужное русло.

– Я… Я хотел сказать… Мы читаем… Нет, мы должны читать… – неуверенно начал взмокший Борис на чудовищном английском.

– Извините, Елизавета Ильинична, Борис хочет сказать, что седьмая глава входила во второе задание и мы уже начали разбирать ее с Иннокентием Пантелеевичем на прошлой неделе. А на сегодня мы готовили восьмую и девятую, – пришла я на помощь Борьке, не забыв предварительно вскочить с места.

– Смею вас заверить, леди Заступница Несчастных и Обездоленных, я прекрасно поняла все, что нам изволил сообщить господин Горохов в первый раз! – холодно заявила Мамонтова. – Не нужно брать на себя роль переводчика. Я немного знакома с русским языком. Как ваша фамилия?

– Барс, – обреченно сказала я, понимая, что вляпалась по самую макушку. И чего, спрашивается, высунулась? Теперь она меня запомнит, и на третьем курсе у меня начнется развеселая жизнь. Борьке-то уже все равно ничего не поможет. При его знаниях до летней сессии ему дотянуть не суждено, а у меня грандиозные планы на будущее. И все же – терпеть не могу, когда над кем-то так откровенно издеваются.

– Садитесь, – надменно кивнула нам с Борькой Мамонтова. – Мне совершенно ясно, что о дисциплине в этой группе никогда не слыхивали. Хочу вас предупредить, что если господин Данилевский задержится на какое-то время по состоянию здоровья, то наш с вами контакт продлится до конца семестра. В таком случае советую вам пересмотреть свое поведение. Теперь о вашем домашнем задании. Я знаю, что в третье задание входят только восьмая и девятая главы. Но так как вы на прошлом занятии не до конца разобрали седьмую главу, которая является очень важной для дальнейшего понимания сюжета, то Иннокентий Пантелеевич специально оговорил необходимость подробного разбора именно седьмой главы. Вам все понятно, Горохов?

– Что? – вздрогнул Борька.

– Да, конечно, – прошептала ему я по-английски.

– Да, конечно, – послушно повторил он вслух.

– Очень хорошо, – произнесла Мамонтова. – Тогда построим наше занятие по следующей схеме: сейчас Горохов сделает краткий обзор событий, описываемых в седьмой главе, после чего подробно остановится на той сцене, где Дориан впервые обратил внимание на изменения в портрете. И в завершение мы все вместе подумаем, какую роль играет портрет в романе и какую идеологическую задачу возлагает на него автор. Даю вам три минуты для того, чтобы сосредоточиться. А сейчас я отмечу отсутствующих. Кто староста группы?

– Сашка, чего это она опять сказала «Горохов»? Что ей от меня надо опять? – испуганно зашептал Борька, пока староста Дорофеева диктовала фамилии заболевших.

– Хана тебе, Горохов, – мрачно ответила я. – Сейчас ты будешь пересказывать содержание седьмой главы.

– Почему я?

– Потому что у тебя слишком длинный язык и не умещается во рту, вот почему! Из-за тебя и я влипла! Дурак набитый! Ты хоть помнишь, как сказать «Я не готов»?

– Это не понадобится.

– Почему?

Борька загадочно улыбнулся, потом крепко зажмурился и опустил голову. Я с удивлением посмотрела на него. Но не успела я спросить, что он такое задумал, как мой сосед молча рухнул в проход между партами. Девчонки, ахнув, вскочили. Замершая на полуслове Мамонтова, вытянув шею, выглядывала из-за кафедры. Я сдвинулась на край парты и с интересом стала ждать продолжения спектакля. Минуты две-три, пока все наши девчонки суетились вокруг этого лицедея и щупали пульс, он не подавал никаких признаков жизни. С кафедры спустилась слегка озадаченная преподавательница и остановилась поодаль, взирая на неподвижного студента поверх голов. Глядя на нее, можно было с уверенностью сказать, что за все двадцать лет работы на кафедре никто никогда таких номеров не откалывал, и теперь она просто не знала, как реагировать. Во-первых, нарушена дисциплина, во-вторых, прерван учебный процесс, в-третьих, это удар по авторитету, потому что преподаватель утратил контроль над ситуацией. На физиономии Елизаветы Ильиничны отразилась растерянность. Но Борька не стал перегибать палку и «очнулся» довольно скоро. Он сел на полу, встряхнул головой и сиплым голосом произнес:

– В чем дело?

Я глянула на него и поразилась – в его лице не было ни кровинки, под глазами резко обозначились серые круги, а губы обесцветились. Он так ужасно выглядел, что я даже засомневалась – а вдруг это не шутка, вдруг ему на самом деле плохо? Человек потерял сознание, а я сижу и восхищаюсь его выдающимися актерскими способностями!

Нет, так сыграть невозможно, он совсем не притворяется. Как можно притвориться, что у тебя бледное лицо?

Борис с глухим стоном прислонился головой к ножке парты и пробормотал:

– Извините… Я не хотел… Это бывает… Иногда…

– Ничего, – сказала Мамонтова, облегченно вздохнув. Но нужно отдать должное ее профессионализму, на русский язык она так и не перешла, несмотря на потрясение. – Думаю, вам лучше выйти на свежий воздух. Как почувствуете себя лучше, дойдите до медсестры, пусть она померяет вам давление. Идите.

Вряд ли Борька понял все дословно. Но слова «go out» вдохнули в него жизненные силы, и через пару секунд он смог подняться. Правда, с трудом и с помощью одногруппниц. Он даже сделал попытку отряхнуться, но тут же пошатнулся и схватился за голову. Сердобольные девочки довели его до двери. Мамонтова вернулась на кафедру.