– А как ты думаешь? Если она из всей группы знала только наши две фамилии! Кого же она должна была еще спросить, когда ты слинял?

– Да там было еще семь человек!

– Ты в самом деле такой дурак, Горохов, или притворяешься? – рассердилась я. – Инициатива наказуема, давным-давно известно! Мы с тобой оказались слишком инициативными. А ты бросил меня ей на съедение!

– Но ты же была готова! – воскликнул Борис. – А я полный ноль! Что я мог сделать?

– Предатель! – Я демонстративно сломала свою сигарету и бросила обломки в общую консервную банку, служившую пепельницей. – Смотри, сессия придет, расплата настанет.

– Ну Сашка! – взмолился несчастный Горохов. – Я же не нарочно! Ну хочешь, я что-нибудь для тебя сделаю?

– Да что ты можешь сделать? Шут гороховый!

– Я могу тебя отпросить с четвертой пары на репетицию. Я же имею такие полномочия. С третьей, извини, не рискну. Мне с этой мучительницей встречаться снова неохота.

– У нас сегодня нет репетиции.

– А я о чем? Потопаешь себе потихонечку на остановку, вместо экологии.

– Ладно, – великодушно согласилась я. – Отпрашивай. Только позаботься, чтобы экологичка не проверила и чтобы народ не сболтнул лишнего.

– Лапа моя! – ухмыльнулся Горохов. – Я свое дело знаю. У меня проколов не бывает.

– Ладно, пойду на грамматику. Сейчас звонок будет. Что про тебя сказать миссис Мамонт, если поинтересуется?

– Скажи, что жить буду. А вот читать Уайльда вряд ли. Кстати, что она тебе поставила за пересказ?

– Четыре!

– Почему четыре? Ты пропустила какую-то сильно важную, на ее взгляд, деталь?

– Нет, все намного хуже. Я неправильно интонировала.

– Чего ты делала? – не понял Борис.

– Интонацию не ту держала, постоянно скатывалась на русскую. Представляешь, какой ужас? – иронично произнесла я. – Слова английские, а интонация рязанская.

– Круто! Оригинальная дама! – восхитился Горохов. – Я просто мечтаю о возвращении Данилевского, хотя у нас с ним и есть кое-какие разногласия. Интонация не та! Мне бы такое и в голову не пришло.

– Это еще что! Дальше вообще корки были! Дорофеевой и Гамановой она поставила тройки с натяжкой. Знаешь, за что?

– Плохо знали содержание?

– Не угадал. Тарахтели как из пулемета.

– Тогда что?

– Мамонтова заявила, что у них произношение, как у выходцев из североамериканских индейских племен и аборигены острова Гуанахани говорят в сто раз лучше них.

– А что, есть такой остров? – поинтересовался Валентин.

– Спроси у Мамонтовой, она знает, – отозвалась я.

– Да-а! Не хило! – только и смог выдохнуть потрясенный Борька.

После третьей пары я мухой слетела на первый этаж, стараясь не попасться на глаза нашей дотошной завкафедрой Давыдовой, которая лучше других знала о распорядке всех репетиций, а каждого прогульщика воспринимала как своего кровного врага. Доходило даже до того, что она бродила по этажам, по курилкам, спускалась в столовую и вылавливала болтающихся без дела студентов, которые решили сачкануть. Поэтому мы, если сбегали с какой-нибудь ненужной лекции, шли пережидать ее на набережную или в кафе на причале, где она точно не могла нас застукать.

Мне повезло, Давыдовой поблизости не оказалось. Зато в раздевалке я нос к носу столкнулась с Ольгой Платошиной.

– Привет, – заулыбалась она мне, как старой знакомой. – Как дела?

– Нормально, – бодро отозвалась я, старательно скрывая свою неприязнь за радостной улыбкой. Хотя больше всего мне хотелось повернуться спиной и никогда больше с ней не общаться. Сейчас наверняка спросит, как мои глаза и как я себя чувствую после кладовки.

– Ты на площадь? – спросила Ольга.

Я собиралась идти именно на площадь, но после ее вопроса тут же передумала.

– Нет, я на троллейбус.

– Ну ладно, тогда я пошла, – кивнула Платошина. – До завтра.

– Ага, увидимся. Пока, – так же доброжелательно отозвалась я, закипая внутри. Ну до чего открытая и простодушная, аж оторопь берет! Ей же от меня шарахаться надо, а она, наоборот, ищет контакта. Еще не хватало, чтобы она набилась мне в подружки! Пусть уж лучше остается для меня посторонним человеком, до которого мне и дела нет. Чтобы потом, в случае успешного исхода моей операции, меня не мучили по ночам угрызения совести.

Я проводила Ольгину спину завистливо-ненавидящим взглядом, потому что она направлялась туда, где я не имела никакого права быть. Потом оделась и поплелась на остановку троллейбуса, который мне совершенно не был нужен.

Сегодня мама взяла отгул, и я решила, что домой возвращаться никак нельзя. У нее слишком много времени для занятий моим воспитанием. Придется по второму кругу выслушивать, какая я дерзкая, упрямая и ни к чему не приспособленная. Бойкот мама уже сняла, но разговаривать по-человечески еще не начала и старалась на меня не смотреть. Говорила, что не находит в моем теперешнем облике свою дочь, а видит перед собой лишь ощипанного полинявшего воробья. Потеря телефона только подлила масла в огонь. Она заявила, что если я не умею беречь свои вещи, то новый телефон она покупать мне принципиально не будет и категорически запрещает просить его у отца и у Кирилла. Я старалась ей не перечить, с лету выполняла ее просьбы, после чего сразу скрывалась в своей комнате и уже несколько вечеров не выходила смотреть телевизор. По этой причине я никак не могла завести душевный разговор о моей маленькой рыжей киске, которая с четверга жила у Янки. Словом, я тянула резину как могла и сама не знала, на что надеюсь. Какое такое чудо должно произойти, чтобы мама в ответ на мою просьбу сказала: «Да, дочка, конечно, неси эту бедную крошку домой. Сейчас я за колбаской сбегаю»?

Я решила навестить отца, тем более что мама уже неделю назад велела мне заехать к нему. Целых два часа я бродила по торговому комплексу, выбирая новогодние подарки и совершенно не представляя, что можно подарить врагам, которые отняли у меня папу. Наконец плюнула и купила первые попавшиеся подарочные наборы. И пожарную машину для ребенка. Было бы для кого заморачиваться.

Я ужинала в кругу этой семьи, где чувствовала себя совершенно чужой, особенно в присутствии моего отца. Мне всегда было неловко и неприятно, когда я сидела за одним столом с ним и с Наташей. Потому что точно знала, что это неправильно. Что за этим столом кого-то одного из нас не должно быть. Если я сижу со своим отцом, то рядом должна сидеть моя мама, а не какая-то там Наташа. А если отец все же сидит с Наташей, то рядом не должно быть меня. И не спрашивайте почему.

Часов в семь я засобиралась домой. Папа решил довезти меня.

– На, Саша, отдай маме. – Он протянул мне ежемесячные пятнадцать тысяч на мое содержание, когда мы остановились возле нашего подъезда. Я поблагодарила и спрятала деньги во внутренний карман пуховика. Он всегда отдавал мне деньги вне своего дома, наверное, чтобы не видела жена. Хотя и говорил маме, что Наташа знает об алиментах. Знать-то она, может, и знала, но вряд ли подозревала о сумме.