романтизму и партикуляризму также отрицал какую-либо роль общей науки психологии. Для исторических партикуляристов человеческий мозг - это чистая доска, а значит, единственная возможная форма психологического исследования - это исследование, прочно связанное с каждой локальной культурой. Как говорит Клиффорд Гиртц: "Человек без культуры оказался бы не внутренне талантливой, но не реализованной обезьяной, а полностью бездумным и, следовательно, неработоспособным чудовищем" (Geertz 1973: 68). В результате он выступил с призывом отделить изучение "ментального знания" (психология) от антропологии, занимающейся публичной коммуникацией символов (изучение культуры).

Чтобы понять, почему эта дисциплина решительно сосредоточилась на культуре, я также должен указать на проблему, с которой столкнулись антропологи, или, как они считали, должны были столкнуться, чтобы обеспечить значимые границы вокруг цели и предмета своей дисциплины. С этой точки зрения продвигалась идея, что любая попытка подвести антропологию под биологию или психологию была бы ложным концептуальным объединением несвязанных явлений ("редукционизм"). Пропасть между биологическим и культурным еще больше увеличилась, поскольку многие антропологи были и остаются обеспокоены тем, что возврат к изучению человека на основе биологии возродит расистское и евгеническое мышление XIX и начала XX веков, которое было основано на дарвинизме и социальном эволюционизме.

 

Функционализм и неоэволюционизм

Находясь под влиянием немецкого романтизма, антропологи отказывались от построения теории, но по мере ослабления партикуляризма к середине XX века теория вновь стала играть роль, особенно в рамках функционализма и неоэволюционизма. Экономические социологи Эмиль Дюркгейм и Марсель Мосс были (и остаются) широко известными источниками вдохновения для антиэкономического, неутилитаристского подхода антропологии, который называется функциональным анализом - изучением того, как социальные факторы сами по себе поддерживают социальную интеграцию и сплоченность, не оставляя роли для стратегических действий людей. С дюркгеймовской точки зрения, в досовременных малых обществах "я" не является самосознающим агентом. Вместо этого потенциально аморальное "я" становится основательно встроенным в общество через механизм совместного участия в эмоционально заряженном общинном ритуале (в том, что представляется секуляризованной версией христианской теории первородного греха и возрождения через крещение). Они утверждали, что сильные эмоции, порождаемые ритуалом, поднимают автономного индивида, эгоистичного и аморального, на новый уровень сознания как социальной личности.

То, как Дюркгейм глубоко укоренял социального человека в обществе, особенно привлекало антропологов. Она понравилась им тем, что изображала резкий разрыв между сострадательным социальным человеком прошлого и самосознанием и эгоизмом, которые появились только с наступлением западного модерна и упадком общины. Согласно этой точке зрения, индивидуалистическая личность стала доминирующей формой сознания, но это принесло с собой всепроникающее чувство социальной изоляции и потери цели. Племянник Дюркгейма Мосс предложил другой поворот функционалистской темы, утверждая новую социальную экономику, соответствующую идее сострадательного человека. Его идея заключалась в том, что вне капиталистической экономики обмен товарами и услугами - это не просто "экономический" акт, направленный на удовлетворение индивидуальных потребностей. Напротив, это "тотальный" институт, служащий для создания прочных социальных связей между людьми и группами, основанных на взаимных обязательствах членов морального сообщества.

Неоэволюционистский путь к более сравнительной и научной антропологии в некоторых отношениях не был похож на дюркгеймовский, но также был сосредоточен вокруг концепции бескорыстного человека предсовременности. Для построения своей теории неоэволюционисты вернули к жизни критику утилитаризма и капитализма, изначально предложенную Карлом Марксом, в том виде, в котором ее представил историк экономики Карл Поланьи. Согласно марксистско-поланистской теории, растущая модель частной собственности на средства производства в конечном итоге привела к гибели общинного образа жизни, заменив его индивидуализмом, конкуренцией, классовым разделением, классовыми конфликтами и эксплуатацией. Примером этих процессов, как утверждается, стало становление европейской коммерческой буржуазии. За сотни лет социальной эволюции эта буржуазия превратилась в доминирующий и эксплуататорский класс капиталистов - владельцев промышленности и управляющих торговлей, которые в итоге смогли оказать влияние на государственную политику в капиталистических обществах.

Функционалистское и неоэволюционистское мышление представляло собой резкий поворот от философов эпохи Просвещения, таких как Джон Локк, и его аргументации, согласно которой социальная гармония возникает благодаря мыслящим людям, стремящимся создать институты, которые приведут к мирному и функциональному содружеству. Для тех, кто опирался на марксистскую теорию, рациональность и индивидуализм, ассоциирующиеся только с коммерческой буржуазией, несут социальную атомизацию и анархию. Например, Маркс и его коллега Фридрих Энгельс выделили анархическое состояние капитализма, утверждая, что в более ранние периоды социальной эволюции люди были лишены узкой индивидуалистической экономической рациональности, которая стимулирует рост коммерции в современном мире. Они также предположили, что основные эгалитарные и моральные качества этих ранних стадий развития и их общинная чувствительность могут быть восстановлены путем революционного свержения частной собственности, капитализма и его хищнического класса буржуазии.

Марксистская теория также внесла свой вклад в развитие антропологической теории, выдвинув аргумент о том, что эволюция социальной сложности шла двумя разными путями - азиатским и окцидентальным. Антропологические исследователи в основном игнорировали последний, поскольку считается, что рыночные системы (рынки, устанавливающие цены) и демократические политические институты развились исключительно на Западе. Например, Поланьи описал подъем Запада как "разрыв" в истории, созданный появлением уникального европейского рационального "маркетингового разума". Антропологи мало интересовались европейской историей и торговлей и вместо этого обратились к Марксову представлению об азиатской форме общества ("азиатский способ производства"). В этой системе монарх был центральной фигурой политической системы. Им удавалось сохранять полное господство над обществом и избегать революционного свержения, поскольку представители "досоциального" (по выражению Маркса) подчиненного (сельского) сектора общества погрязли в иррациональном "стадном чувстве" ("деспотический режим, витающий над маленькими коммунами" [Marx 1973: 474]). Согласно марксистскому сценарию, только в новейшей истории Европы стадный менталитет был преодолен, принеся с собой форму революционного сознания, которая "со временем подчинит себе весь мир" (цит. по Виткин 1981: 445).

Хотя антропологи, как правило, не принимали революционных последствий критической экономической теории Маркса, его идеи нашли отклик у антропологов, которые увидели в них ресурсы для более материалистической и эволюционной, а значит, по их мнению, научной дисциплины, пришедшей на смену историческому партикуляризму. Один из аспектов мысли Маркса/Поланьи, который антропологи приняли без вопросов, - это идея о том, что в досовременном мире большинство людей, за исключением правящей элиты, жили в "первобытных коллективах", экономика которых была глубоко нравственной, поскольку основывалась на совместном религиозном ритуале, взаимном обмене товарами и услугами и совместном владении средствами производства. Поэтому, когда в незападной среде обнаруживается рыночный обмен, из этого следует, что он должен отражать процесс "проникновения" в сообщество внешних капиталистических интересов. Этот антирыночный менталитет оттолкнул антропологов от изучения рынка; в то же время они предположили, что местное моральное сообщество (основная сфера их интересов) может быть понято в терминах дюркгеймовских и