Они ушли искать Таню. Таню, что всего ничего провела в приюте. Таню, у которой не было друзей. Не было подруги. Не было Насти. Таню. А Маришку они…

«Как всегда! Всегда-всегда-всегда».

Ступень под ногой скрипнула непозволительно громко, сбивая девчонку с мыслей. Маришка была такой невнимательной. Такой неуклюжей. С Настей ей и рядом не стоять.

Ковальчик запоздало бросила взгляд вниз, но не прежде, чем ощутила, как половица уходит из-под туфли.

«Проклятье!» – только и успело промелькнуть в голове.

И ступень хрустнула.

Приютская не сумела в этот раз ухватиться за перила, проваливаясь вниз. Она рухнула на четвереньки, и кусок доски вспорол кожу до самого колена, когда правая нога ушла глубоко под пол.

«Проклятье!»

На лестнице стоял грохот, и стены, и высокий потолок – всё в этой зале-колодце едва не дрожало от его натиска. Эхо поднялось высоко вверх – к длинным бусинам люстры.

До своего этажа она не дошла всего пару шагов. Мокошь всё же отвернулась. Не от остальных. Только от неё.

«Ты наверняка перебудила весь дом, дура!»

Приютская заставила себя оглядеть галереи сквозь чёрные пятна перед глазами. Вокруг не было никого. Пока не было.

Опустив голову, Маришка попыталась выровнять сбившееся дыхание. С кончика носа сорвалась слеза и пробила лунку в толстом слое грязи на половице.

«Ни звука! – приказывала себе приютская. – Ни звука!»

Это было сложно. Боль, сжирающая голень, была нарастающей, сильной. Такой сильной, что разрыдаться бы. Да нельзя было.

Высвободив ногу, Маришка неуклюже поднялась и рванула вверх по лестнице. Преодолев оставшиеся пару ступеней, она бросилась в галерею. Те несколько первых шагов дались ей до странного легко, совсем безболезненно. Колено чересчур мягко подгибалось, но до самой арки девчонка добралась прытко, будто обе ноги были здоровы.

Но едва только она прошмыгнула в пристройку, как дурнота настигла её. Перед глазами рассыпался сноп бордовых точек, и девчонка запоздало подумала: «У меня кровь».

«Яков заметит». – Она обречённо прикрыла глаза, прислонившись к стене между дверей: ей было надобно перевести дух.

Учитель подмечал всё. И если стукачи о чём-то не доносили, он часто о многих нарушениях узнавал сам. Грязные юбки, исцарапанные ладони, крошки табака на воротниках. Якову Николаевичу всегда до всего было дело. Единственному, пожалуй, из всех немногих служащих приюта.

«Они услышали меня?» – мысль, пронесшаяся в голове, заставила сердце затрепетать.

Ей вдруг остро, до безумия захотелось, чтобы они – Володя и Настя, Александр, Серый и даже треклятая Варвара – поднялись за ней. Чтобы услышали весь тот шум, что она наделала. Они бы пришли и… Вместе все бы отправились спать. Или, быть может, они бы могли просто её проводить?

«Они не придут», – резко одёрнула Маришка себя.

Окно, бледнеющее узким прямоугольником далеко впереди, едва ли освещало хотя бы треть коридора. Маришка очутилась в непроглядной темноте – хоть глаза выцарапай, а разницы не будет никакой.

Она зашарила руками по карманам юбки. Если спичечного коробка там не обнаружится – придётся искать свой дортуар, заглядывая во все двери на пути. Но спички нашлись, и через долю мгновения темноте перед приютской пришлось отступить на добрых полшага.

«Хоть что-то», – воспитанница подняла спичку выше.

Она не успела запомнить, какая из десятков дверей ведёт в их спальню, а потому шла почти наугад.

Было во всём этом что-то не так. Она не слишком хорошо знала дорогу, не успела как следует изучить дом, но… Коридор выглядел отчего-то в ту минуту как-то иначе. Будто бы очень походил, и в то же время не походил на тот, где рассыпаны были двери их дортуаров. Или всему виною была темнота? Падение? Пережитый ужас?

«То, что ты никому здесь не нужна?» – услужливо подсказал внутренний голос.

Приютский врач частенько говаривал, будто чересчур буйная Маришкина фантазия рано или поздно обернётся болезнью.

«Не раз и не два видывал я, как слишком охочие до вранья да внимания дети превращаются в полоумных. Когда сами перестают замечать, где выдумки, а где правда».

Но приютская ведь видела грань между своими мечтами и настоящим. Пусть не всегда признавалась самой себе, что знает правду, пусть любила лакомиться самообманом. Но в глубине души всегда знала, что есть что. Да и не была она охочей до внимания!

Мог ли мышелов перепугать её так, что она тронулась головой?

«Конечно нет».

И всё же было что-то не так.

Она убедилась в этом, открыв первую дверь, показавшуюся той самой, нужной дверью почти собственной спальни. И стоило Маришке увидать, что за ней, как на миг в голове мелькнула мысль, что господин доктор мог всё же, в конце концов, оказаться правым.

В комнате недоставало кровати. Той, где полагалось спать Насте, – в углу, подле окна. Разве могло такое быть?

«Вам уготованы спальни на троих», – пронеслась в голове дневная речь Якова.

«На троих».

Сбитая с толку девушка затворила дверь, отступив назад в коридор.

«Какая ерунда», – пальцы соскользнули с ручки.

Помявшись с мгновение, приютская медленно захромала к следующей комнате. Спичек оставалось немного, и Маришка досадливо решила убрать коробок обратно в карман. Они ведь были роскошью: выдавались приютским раз в месяц, чтобы те могли вечерами пользоваться светильниками – в прежнем доме самозажигающихся не имелось. Ждать нового коробка в ближайшее время не приходилось, а она уже израсходовала почти всё.

И снова темнота обступила её. Как же она ненавидела темноту. Та вечно заполнялась чем-то… её пониманию недоступным. Вечно дразнила смазанными силуэтами, тенями. Которых не было на самом деле.

Мокошь редко покровительствовала Маришке. Её любимцами здесь были, конечно, Володя, Настасья. Ещё Варвара. Иногда даже Серый. И, быть может, они действительно не попадутся этой ночью Якову. И, быть может, действительно необъяснимая чуйка приведёт их к Танюше, в то время как сама она – Маришка – провалится под пол: уже почти провалилась. А может, чего ещё. Они окажутся правы, а она – нет.

«Хватит думать об этом!» – велела она себе.

Когда Ковальчик распахнула следующую дверь, то увидела, что комната, залитая тусклым ночным светом, на этот раз вообще совершенно пуста. Ни приютских, ни мебели. И только голые стены уставились на неё чёрными дырами, когда-то, вероятно, выдолбленными под светильники.

Девушка отступила на шаг, оставляя дверь широко распахнутой. И ночной свет из комнатного окна заскользил по коридору. Лизнул её казённые туфли.

«Куда всё подевалось?» – она бросила через плечо взгляд на арку, ведущую к лестнице.

И неприятная догадка заставила тонкие волоски на плечах и шее встать дыбом.

«Заблудилась, – она тихонько выдохнула. – Дура».