Холодные как лед поручни обжигали. Ветер толкал Фара назад, а когда он поставил обе ноги на палубу, то стучал зубами, как бобер, грызущий дерево. В шикарном вечернем костюме и рабочей рубашке было чертовски холодно. Имоджен следовало сообразить и добавить к наряду свитер или что-то похожее.

Раньше она не совершала ошибок, и Грэм тоже.

— Я на п-п-палубе, — простучал он зубами в коммуникатор.

— Вижу, — ответила Имоджен. — Вроде вижу. Изображение слегка дрожит.

Фар втянул воздух. Нет смысла указывать кузине сейчас на недосмотр по части гардероба. Это только отвлечет ее от более важного дела — подсказывать направление движения.

— Куда идти?

— Все багажные отделения расположены на нижней палубе, это второй уровень снизу. Тебе придется пройти через первый класс. Найди парадную лестницу. Она где-то близко.

Он осмотрелся. Ночь стояла ясная и безлунная, и повсюду — на небе и на спокойной глади поды — горели звезды, звезды, звезды. Перед ним расстилалась шлюпочная палуба «Титаника»; просторную площадку, набранную из сосновых реек, загромождали шезлонги, спасательных шлюпок он заметил очень немного. Имоджен не ошиблась. Дверь к парадной лестнице оказалась рядом, буквально в двух шагах и двух коротких лестничных пролетах от дымовой трубы.

— Нашел. — Фар нырнул под ограждения, спустился по первой лестнице.

— Хорошо, хорошо. Теперь, когда доберешься до парадной лестницы, спустись на два уровня, до палубы «В». Держись с достоинством, ты щеголь и все такое. Слишком не спеши. Джентльмены не торопятся.

— А зачем мне спешить, если у меня уйма свободного времени? — пробормотал Фар.

— Не будь таким придурком, Фарвей, — вздохнула Имоджен в коммутаторе. Фар не обратил внимания и прошел в дверь к передней лестнице.

Для морского судна место было потрясающее. Выложенный белыми плитками пол расцвечивали черные геометрические узоры. Просторный купол из металла и стекла с изморозью накрывал лестничные марши, пропуская ночные тени и позволяя им заглядывать во внутреннее помещение. Несмотря на поздний час, здесь болтали пассажиры. Негромкая беседа велась под звуки рояля.

Фар ни к кому не присматривался, ни на ком не задерживал взгляд. Лучший способ остаться незамеченным — избегать прямого зрительного контакта. Он бодрым шагом прошел до первого пролета, ведущего вниз; здесь стены лестничного марша украшала изысканная резьба по дубу. На лестничной площадке стояли роскошные часы, вызвавшие вздох восхищения у Имоджен. Она не преминула сообщить Фару одну из своих исторических баек.

— Знаешь, это знаменитые часы, называются «Честь и Слава, коронующие Время».

Его интересовали не столько имена двух ангелов, сколько время, которое они короновали.

10.20.

Остался час и двадцать минут. Надо шевелиться.

Минуя бронзовый канделябр в форме херувима, он спустился на палубу «А», где тоже общались пассажиры. Фар уже прошел мимо канапе с молодой четой к следующему маршу, когда снова услышал голос Имоджен:

— Хмм, Фарвей…

Этот тон — неуверенный, чуть напряженный — означал неприятности. Век бы его не слышать. Вокруг находилось слишком много людей, чтобы отвечать кузине, но Имоджен это знала и продолжала говорить:

— Грэм только что начал тепловое сканирование судна. На борту 2225 человек. В базе данных перечислены 2223 фамилии. Ты 2224-й, поэтому… на корабле есть человек, который не должен здесь находиться.

Кто? Кто этот 2225-й? Рекордер? Или, что гораздо хуже, агент безопасности из будущего, узнавший, что они собираются делать, и явившийся помешать им? Если так, они пропали. Придется свернуть экспедицию и вернуться к Лаксу с пустыми руками. А там начнется: крики, размахивание пистолетом, угрозы… «Инвиктуса» отберут и отдадут другой команде. И… снова начинай с нуля.

Нет, нет, нет, нет. Внутри зашевелился старый страх, нашептывая, что он идет к своей мечте не той дорогой, что такая жизнь может в любой момент оборваться, что все развалится, и ему никогда не стать тем, кем он надеялся стать: достойным матери сыном-героем, неудержимым странником.

НЕТ. По жилам побежал огонь. Бегство — не выбор. Фар на своем месте. Он крадется по океанскому лайнеру, который скоро пойдет ко дну, и демонстрирует все качества выдающегося вора. Кроме того, если бы служба безопасности Корпуса решила вмешаться в их задание, Грэм засек бы не одно лишнее тело. Возможно, это какой-то рекордер с машины времени Центрального. Все, что требуется — пригнуть голову, смешаться, как всегда, с окружением и продолжить путь.

На корабле находится человек, который не должен здесь находиться.

Прокручивая на запястье браслет, Элиот прослушивала переговоры экипажа «Инвиктуса» по коммуникаторам. Еще совсем недавно такие слова вызвали бы у нее улыбку. Но сейчас биение жилки на руке участилось. Сердце стучало неровно с самого полудня, когда она вышла на прогулочную палубу первого класса и увидела то, чего боялась больше океана.

— Боюсь, что надоедаю вам, мисс… — Джентльмен, сидевший с другого края канапе, сбился и покраснел. — Простите, у меня сегодня что-то с памятью. Как, вы сказали, вас зовут?

Она посмотрела на мужчину с песочными волосами. Мужчину? Нет, даже в девятнадцать Чарльз больше напоминал ребенка. По-детски полные щеки, а в глазах столько надежды… Как новенькая медная монета, еще не превратившаяся в ломаный грош. Элиот уже не помнила, когда смотрела на мир так же доверчиво…

К несчастью, этот сияющий мир скоро померкнет и для Чарльза. Она совершила ошибку, прокрутив его профиль, когда он только присел поболтать. Молодой человек не входил в число 710 выживших в эту ночь душ. И в течение всего разговора ее грызла одна мысль: он скоро умрет.

Элиот хотелось остаться и дать бедняге хоть немного счастья, прежде чем он погрузится в ледяную воду и его пальцы, руки, ноги, мысли и сердце скует смертельный холод. Смерть всегда приходит так: прокрадывается снаружи внутрь. От краев к середине.

Он скоро умрет.

А разве все мы не умрем?

В совершенном мире Элиот не ушла бы с этого канапе и научила бы Чарльза нескольким ругательствам на иностранных языках. Такое у нее было хобби — коллекционирование непристойных выражений на языках разных народов. Когда ругаются французы, это звучит как поэзия; похабщина на латыни отдает привкусом пыли веков. Любимым ее оскорблением являлось японское: Расшиби себе голову об уголок тофу и умри! Чарльз рассмеялся бы, если б она перевела ему это. И Элиот улыбнулась бы в ответ. А «Титаник» продолжал бы плыть в рассвет, и так всю дорогу, до самого Нью-Йорка.

Хотя такой сценарий парадоксален. Будь этот мир совершенным, Элиот вообще не появилась бы здесь. Не смогла бы провести вечер с Чарльзом, тем более предупредить молодого человека о грядущей судьбе. Но если бы она не делала свою работу, то смертей стало бы больше. Гораздо больше, чем людей, плывущих сейчас на корабле.