То, как Артём нервничал, забавляло, но тема по спасению Виты мне нравилась.

– Если прийти к первому уроку, когда все вваливаются в восемь утра, упакованные в тысячу одежек, сонные и засыпанные снегом, то вообще узнать никого невозможно. Пропуск тоже фигня. Скажу, что забыла, они не имеют права не пустить. Потому что школа отвечает за жизнь и здоровье ребенка до конца занятий, а если я, к примеру, пойду домой за пропуском и меня собьет машина, то директора и охранника отдадут под суд.

– Да ты продвинутая, я смотрю. – Артём одобрительно покачал головой, а затем смущенно пояснил: – Я же в школе никогда не учился. Для меня там все очень странно устроено. Завтра утром сможешь? Пожалуйста.

Последнее слово он произнес уже без давления, по-человечески.

Артём был настырный, и я понимала, что, после того как я сказала, что попасть в школу нетрудно, он заставит меня это сделать любыми способами. Однако ответить не успела.

Позади него со снежинками в волосах и на плечах пальто неожиданно возник Амелин.

– Всё в порядке? – спросил он.

– Короче, договорились, – бросил Артём мне и, ответив Амелину, что «все нормально», быстро вышел.

А Костик так и остался вопросительно стоять на пороге:

– Пожалуйста, скажи, что ничего не случилось.

– У нас будет ребенок! – тут же выпалила я.

Мы разговаривали полушепотом в темноте. Я так люблю. Раньше я очень боялась темноты, а потом приняла ее, и оказалось, что с ней вполне можно жить. Темнота помогает понимать себя и слышать других. Она лечит боль и пробуждает чувства.

Да и темнота снежного городского вечера никогда не бывала по-настоящему темной, такой, как бывает в подвале или колодце. Серо-голубую темноту теплой квартиры наполняли тени и полутона, а не ледяное отчаяние бездонной пропасти.

Я лежала у него на коленях, и он гладил меня по волосам. Ладонь у него была мягкая и теплая, а толстовка пахла Артёмом. У них все в квартире пропахло его туалетной водой и лавандовым кондиционером для белья. Приятный, свежий и жизнеутверждающий запах, но мне не нравилось, что за ним я переставала чувствовать самого Амелина.

Новость о ребенке он воспринял с большим воодушевлением и минут пятнадцать убеждал меня, как это интересно и здорово, так что я и сама понемногу стала проникаться этой мыслью. А потом заговорили об их поездке.

– Там здоровенный загородный дом, – сказал Амелин. – Богатые люди, слуги, картины на стенах, свет загорается, стоит только об этом подумать, и дети, которым, кажется, уже нечего хотеть.

– Вас плохо приняли?

– Да нет, нас даже продлили, а перед отъездом накормили. Но атмосфера… неприятная. Все женщины в золоте и с пластикой, а мужчины – снобы и извращенцы.

– Интересно, как ты это понял?

– В моей жизни было много разных людей, и обычно от того, что я про них пойму, зависело мое благополучие. А у этих искусственные улыбки и злые глаза. И дети злые. И, знаешь, это такая злость не на что-то конкретное, а как состояние души.

– Господи, Амелин, ты как всегда. То, что у них другой социальный статус и стиль жизни, вовсе не означает, что они извращенцы.

Он не ответил, и повисла глубокая многозначительная тишина, которая становится понятной именно в темноте.

– Можешь рассказать нормально? С самого начала.

– С начала? Хорошо. – Я услышала в его голосе улыбку. – Только это надолго.

– Прекрасно, – я устроилась поудобнее. – Люблю твои сказки.

– Так вот, ехали мы туда долго-долго. Дорога петляла и петляла через лес… А когда проезжали поле, над нами пролетел огромный черный ворон. Так низко, что чуть машину крылом не задел. И я тогда сразу подумал, что это не к добру.

– Лёха сказал, что вы домчали за полчаса по Каширке.

– Тоня. – Костик обиженно убрал руку с моей головы. – Ну, ты же знаешь, что я тебе рассказываю «как на самом деле», а Лёха вечно все сочиняет.

– Хорошо-хорошо. – Я вернула его руку обратно. – Продолжай.

– Дом, куда мы приехали, не такой здоровый, как Капищено, но все равно очень большой.

Темные деревянные полы, светлые стены, раздвижные двери. И нигде ни пылинки, ни пятнышка, ни капельки на зеркале. Холодный, мертвый, безжизненный дом.

Выступали в гостином зале. Огромные панорамные окна в пол, трехметровая елка, длинный обеденный стол, посредине площадка для танцев.

Детей сначала загнали на диваны. Их было семеро: возраст от пяти до десяти. Но долго они там не просидели, полезли Лихо ловить. Это злые дети, я тебе честно говорю, они меня уронили и очень больно щипали, били и кусали.

Я сделал вид, что плачу, но ни один ребенок меня не пожалел… И не заступился.

– Бедный. – Я обняла его и какое-то время так держала. – Но ты же был олицетворением зла, а со злом нужно бороться.

– Зло – это поступки, а не то, что им кажется.

– Лихо украло елочные игрушки и оставило детей без Нового года.

– Лихо украло игрушки понарошку, а били они меня по-настоящему.

– Но они же дети и еще не понимают, что тебе больно.

Амелин грустно вздохнул:

– Дело не в том, что они меня били, а в том, что им это нравилось.

– Тогда почему ты терпел?

– Было интересно, до чего они дойдут. Эксперимент. Изучение природы зла.

– Все ясно. Не сомневаюсь, что ты нарочно дразнил их, а теперь прикидываешься несчастным.

– Еще там была одна девушка…

– Она тоже била тебя?

– Ну вот, ты уже ревнуешь.

– Ничего подобного!

– Но ты это сказала таким тоном…

– Каким?

– Возмущенным.

– Неправда.

– Глупенькая, я же тебя знаю. Если бы я сказал, что целовался с ней, это обидело бы тебя гораздо меньше. Но клянусь, бить меня я разрешаю только тебе. Ну и детям еще. Но это другое.

– Так! – Я схватила его за подбородок и заглянула в глаза. Они были чернее темноты. – Значит, ты с ней целовался?

– Нет. Честно. Просто она одна меня пожалела, спасла оттуда и забрала лечить.

– Лечить? – Я аж села.

– У меня ведь губа была разбита.

– Я не заметила.

– Так уже все прошло.

– Ну ладно и что потом?

– Потом мы сидели у нее в комнате и просто разговаривали. Я пытался сказать, что у нас время закончилось, но она ответила, что это не важно. И что, если захочет, ее папа купит нас, и мы будем жить у них круглый год.

– О чем же вы разговаривали?

– Обо всем. Не знаю, ну вот как обычные люди разговаривают.

– Ты никогда не разговариваешь как обычный человек.

– Она злилась на свою