"Высший героический подъем, на который еще способно было старое общество, есть национальная война, и она оказывается теперь чистейшим мошенничеством правительства; единственной целью этого мошенничества оказывается—отодвинуть на более позднее время классовую борьбу, и когда классовая борьба вспыхивает пламенем гражданской войны, мошенничество разлетается в прах. Классовое господство уже не может больше прикрываться национальным мундиром; против пролетариата национальные правительства едины суть!".   («Гражданская война во Франции», Ed. sociales, стр. 62)

Царизм не мог больше мешать эволюции КСП в Германии в данном контексте, потому что сам стал его субъектом. Конфликт с Германией потребовал бы индустриализации России для модернизации её армии. Это спровоцировало бы социальные противоречия в стране, которые сделали бы её ещё более уязвимой.

Другим аспектом движения разрыва было усиливавшееся с 1861-го года российское революционное движение, основными представителями которого были народники. В начале двадцатого века их опередили марксисты. Фундаментальные темы их деятельности были одинаковыми, кроме общины.

Самым опасным врагом пролетарской революции стал КСП. Западноевропейский правящий класс, как указывал Энгельс, был заинтересован в интервенции в России, чтобы восстановить власть царя и, как в случае с февральской революцией 1917-го, попытаться совершить капиталистическую революцию сверху, отстранив пролетариат от власти и раздавив пролетарскую революцию на Западе.

Россию уже нельзя было рассматривать глазами молодого Маркса, полемизировавшего в Neue Rheinische Zeitung или в New York Tribune. Энгельс верно почувствовал это, когда какое-то время противостоял формированию Второго Интернационала, говоря, что следовало выждать созревания событий в России. Позже, во время революции 1905-го года Роза Люксембург уже знала, что Россию следовало воспринимать как революционный центр, и даже Каутский писал в 1902-м, как потом вспоминал Ленин:

«'В 1848 г. славяне были трескучим морозом, который побил цветы народной весны. Быть может, теперь им суждено быть той бурей, которая взломает лед реакции и неудержимо принесет с собою новую, счастливую весну для народов' (Карл Каутский, Славяне и революция, 1902)»

Происходящие перемены нельзя было лучше описать. Однако большинство этих утверждений не имело будущего (Каутский), или их невозможно было осуществить (Люксембург). Сомнения немецких революционеров по российскому вопросу и их конечное возвращение к простому анти-славянству, было очень точно выражено Энгельсом. Он писал Бебелю 24 октября 1891-го:

"Но если французская буржуазия все-таки начнет войну и для этой цели поставит себя на службу русскому царю, который является также и врагом буржуазии всей Западной Европы, то это будет отречением от революционной миссии Франции. Напротив, мы, немецкие социалисты, которые при условии сохранения мира через десять лет придем к власти, мы обязаны отстаивать эту завоеванную нами позицию авангарда рабочего движения не только против внутреннего, но и против внешнего врага. В случае победы России мы будем раздавлены. А потому, если Россия начнет войну, — вперед, на русских и их союзников, кто бы они ни были. (...) Мы еще не забыли славного примера французов 1793 г., и если нас к тому вынудят, то может случиться, что мы отпразднуем столетний юбилей 1793 г., показав при этом, что немецкие рабочие 1893 г. достойны санкюлотов того времени...". (Письмо А.Бебелю, Маркс, Энгельс, ПСС, т.38)

Достаточно удивительно, что Энгельс мог говорить о революционной миссии Франции после Коммуны, к тому же он писал в своей письменной полемике с Ткачёвым о России, что избранных народов больше нет. Также, русская победа над немцами не обязательно означала поражение КСП, потому что, в этом случае, несмотря на военное поражение, часто могла возникать более развитая форма. Гораций однажды сказал, что Греция покорила победителей (римлян)! Здесь Энгельс был полностью введён в заблуждение демократией. Он считал, что рабочие придут к власти в результате выборов. Война помешала этому достославному событию. Именно так он считал, поскольку то же самое можно найти в статье, опубликованной в 1892-м, озаглавленной «Социализм в Германии», в которой он призывал к защите немецкой нации и говорил о военной необходимости принять слова «Марсельезы» от иностранных союзников, заявляя следующее:

"Мир обеспечит победу Социал-демократической партии Германии приблизительно лет через десять ".  («Социализм в Германии», Маркс и Энгельс, ПСС, т.22)

В конечном итоге, чтобы понять эту ошибочную позицию, надо вспомнить, что Энгельс в 1891-м считал, что рабочее движение должно было завершить немецкую революцию.

"Наша задача состоит не в том, чтобы революцию сверху, произведенную в 1866 и 1870 гг., поворачивать вспять, а в том, чтобы внести в нее необходимые дополнения и улучшения движением снизу". («К критике проекта социал-демократической программы 1891 г.», Маркс и Энгельс, ПСС, т.22)

Ленин отлично понимал непоследовательность в данном вопросе и не попал в ловушку национальной войны, прогрессивной войны (за Запад в то время). Эта непоследовательность была ещё более замечательной, потому что ему пришлось противостоять директивам маэстро Энгельса, который даже предлагал (в другом письме от 13.10.1891 г.) поддержать правительство в войне!

Так капитал, приблизившийся к своим географическим пределам на рубеже веков, должен был перейти к стадии интенсивного развития (которое некоторые осознали позже, как внутреннюю колонизацию) и в этом он противостоял огромному региону, в котором люди сохраняли свои общинные структуры. Благодаря этому революционеры рассматривали мировую революцию уже не просто в классовых терминах, а капиталистическую стадию уже не как обязательный для достижения коммунизма этап.

Трудность революционной борьбы состоит как раз в том, чтобы понимать разрывы и быть способным возобновлять теоретическую деятельность, для того чтобы представить революционный феномен с самого начала разрыва, который проявляется годы спустя с характеристиками, определяемыми как раз этим разрывом, который можно было распознать. Только в моменты борьбы можно применять самое радикальное решение, потому что всегда можно пойти на самый большой разрыв. Вот почему революционные годы богаты событиями и идеями, но после происходит лишь ужасное повторение прошлого, вплоть до нового разрыва.

Это тем более трудно потому, что правящий класс ставит перед собой задачу завуалировать такие разрывы и заставить поверить, что всё как было раньше, что надо продолжать в этой последовательности доминируемой этим классом. Французские социалисты думали, что должны были продолжать французскую революцию и не осознавали разрыв, который подразумевало их собственное движение. Марксисты в конце прошлого века были озабочены продолжительностью процессов капитала, веря, что работают на формирование нового общества, потому что не ставили под вопрос принцип роста производительных сил.

Подъём капитала, как говорил Маркс, распахнул дверь, мешавшую развитию производительных сил, а также техническому развитию, в их неразрывной связи, освобождая человека от старых социальных предпосылок. Капитал положил конец преклонению перед природой, тенденции рассматривать всё живое как экзистенциальное табу, т.е.