Набираю в легкие побольше воздуха, встаю, поправляю халат и направилась сначала к выходу из своего кабинета, а потом спускаюсь на второй этаж.

Кабинет главного врача находится в конце коридора административного блока, поэтому мне приходится преодолеть множество мелющих деревянных дверей среди голубых стен, прежде чем, предварительно постучав, захожу в приемную.

Светы, секретаря, не оказывается на месте — неудивительно, ведь рабочий день давно закончился. Зато дверь в кабинет главного врача открыта и из нее выглядывает полоска света. На негнущихся ногах подхожу ближе. Обхватываю металлическую ручку, глубоко вздыхаю и тяну дверь на себя.

Сразу же встречаюсь с прищуренными карими глазами Леонида Петровича, сидящего за заваленным бумагами столом. Его темные волосы, как обычно, лежат волоску, а серый костюм идеально сидит, только по поджатым губам и нахмуренным бровям, понимаю, что что-то не так.

Вот только мужчина не один. Стоит мне увидеть Николая Васильевича, светловолосого с проглядывающей сединой заведующего педиатрическим отделением, осознаю — ничего хорошего ждать не стоит. Особенно, после последней нашей встречи.

— Это ваш пациент? — Леонид Петрович поворачивает ко мне экран компьютера, показывая карту пациента.

“Я же тебя предупреждал”, — читается в глазах Николая Васильевича.

Глава 20

Меня начинает мутить, по телу пробегает крупная дрожь, но все же я собираюсь с силами и захожу в кабинет.

Серые стены моментально навевают тоску, и даже солнце, льющееся из окна за спиной Николая Васильевича, который сидит за длинным Т-образным столом для совещаний, не спасает положение.

Затаив дыхание, прохожу мимо нескольких шкафов с папками. Останавливаюсь с противоположной стены от мужчины, который прожигает меня пренебрежительным взглядом, от которого все внутри переворачивается. Но я стараюсь отбросить все неприятные ощущения, сосредоточивая внимание на экране.

Стоит мне прочитать фамилию «Воронцов», сразу же понимаю, что я ничего хорошего ждать не нужно. Я знала, что мое решение все-таки вылезет мне боком.

— Да, — отвечаю коротко, заводя руки за спину и сцепляя пальцы.

— Тогда, Александра Романовна, — главный врач ставит локти на стол и смотрит на меня строго, — объясните, пожалуйста, ваше решение «госпитализировать» ребенка без согласия родителей.

На мгновение прикрываю глаза, вспоминая один из худших дней в моей жизни.

Восьмилетнего малыша привела ко мне на прикус мать. Ребенок жаловался на боль животе, сидел, скрючившись на стуле, обняв себя за талию и выглядел белее мела. Куриные капли потом выступили у него на лбу, а сам он стискивал челюсти с такой силой, что я сразу же поняла — дело плохо.

Вот только мамашу, статную, худощавую блондинку в белом деловом костюме, состояние ребенка мало волновало. Она вовремя того, как я осматривала малышка, расспрашивала его о произошедшем, громко разговаривала по телефону. У меня едва получалось разобрать ответы ее сына. Не говоря уже о том, чтобы сосредоточиться. Ребенок терпел адскую боль, а мамаша, похоже, жаловалась подруге, что из-за сына ей пришлось пропустить теннис.

Поэтому я не сильно удивилась, когда я сказала, что ребенка срочно нужно не только госпитализировать, но и оперировать, она в ужасе распахнула глаза и заявила: «нет».

Ребёнка нужно было срочно спасать, по его ответа и состояние несложно было догадаться, что, скорее всего, у него внутреннее кровотечение. Я так и не поняла, он неудачно упал с высоты или с кем-то подрался, но простой рентген, который я сделала тоже без согласия матери, показал, что в брюшной полости полно крови.

Я сразу же вызвала хирурга и, несмотря на визги недо-матери, отправила ребенка на операцию, во время которого обнаружили обширные разрывы на селезенке, из-за чего орган пришлось удалять.

Если бы мы еще немного помедлили, то… все.

— Лучше, чтобы ребенок умер? — не могу сдержать язвительность, бросая гневный взгляд на заведующего педиатрическим отделением.

— Александр Романовна, вы перегибаете палку! — шипит полый змей, которому я однажды зарядила пощечину, потому что он меня лапал.

Хорошо, что главный врач не обращает на мужчину особого внимания, только хмурится и приказывает:

— Объяснитесь.

Сильнее стискиваю свои же пальцы, тяжело вздыхает и излагаю все по порядку.

— Пусть скажет спасибо, что я на нее социальную службу не вызвала, — на эмоциях заканчиваю свой рассказ.

— А теперь Ольга Петровна, мать ребенка, которого вы «спасли», подает на нас в суд, — Николай Васильевич откидывается на спинку стула и складывает руки на груди.

Растерянно смотрю сначала на мужчину, потом на главного врача, который, явно, о чем-то задумывается.

Не получается спросить, что же все-таки случилось, как Леонид Петрович меня опережает.

— Кто хирург? — спрашивает немного отстраненно.

— Голубов, — отвечаю, хотя в карте точно есть его имя.

— Понял, свяжусь с ним, — главный врач берет ручку и делает себе пометку, после чего поднимает взгляд на меня. — Александра Романовна, впредь такие вопросы решаются только через меня, — произносит строго.

— Да, я поняла, — коротко киваю, — просто там была экстренная ситуация…

— Никакая экстренная ситуация не стоит последствий, которые вы устроили нашей больнице! Вы еще соплячка, чтобы принимать такие решения, — перебивает меня заведующий отделением, повысив голос.

Стискиваю челюсти, резко выдыхаю, бросаю на него гневный взгляд, собираюсь ответить, но Леонид Петрович меня опережает:

— Достаточно, — прищурившись, смотрит на мужчину. — Я понимаю, что ситуация из ряда вон выходящая и вам нужно управлять своим персоналом, но могли бы вы быть... корректнее? Тем более, если Голубов ее поддержал, то ситуация действительно была критическая. Неужели, вы сомневаетесь и в его компетенции?

Николай Васильевич поджимает губы. Ему, явно, не понравилось, что его осадили.

— Она перешла черту! — сводит брови к переносице.

— И она это понимает. Правильно? — главный врач переводит взгляд на меня.

— Да, — покаянно киваю, хотя повторить такая ситуация снова, не могу сказать, что поступила бы иначе. Тем более, все произошло вечером, когда на месте никого из администрации не было.

— Вот, видишь, — Леонид Петрович возвращает свое внимание заведующему. — Поэтому успокой свои нервы. С такой работой они тебе еще пригодятьчя. А с матерью пациента я поговорю. Если что, Александра Романовна права, упомянуть социальную службу нам никто не мешает, — уголок мужчины ползет вверх, но быстро возвращается на место, когда Леонид Петрович снова смотрит на меня. — Можете идти, но все же объяснительную я от вас жду.

— Хорошо, — произношу спокойно, понимая,