также и другое серьезное обстоятельство, которое заключалось в том, что ракета, развивающая движение отдачей, должна иметь запасы горючего чрезвычайно высокой теплопроизводительности. Дюзы должны выбрасывать газы, которые толкают ракету со скоростью 5000 метров в секунду.

В старое время знали, что таким горючим может быть сжиженный водород, горящий с кислородом, но это горючее, при малейшем притоке теплоты, вызывает испарение, причем давление быстро увеличивается и резервуар взрывается.

На помощь нам пришел эголеменит, обладающий счастливыми свойствами нагреваться лишь при необычайно высокой температуре и поддающийся плавке только в молекуляторном поле. Остальные трудности разрешила предложенная Феликсом остроумнейшая система хранения сжиженного водорода.

Оставалось спроектировать снаряд, выбрать металл, который обладал бы способностью поглощать солнечные лучи в леденящем холоде межпланетного пространства, и рассчитать, какое количество недостающего тепла должны дать электрогрелки.

Об этом я писал в газетах и сейчас рассказывать не буду. Остальные работы подготовительного порядка были также освещены в газетах. Я остановлюсь лишь на нашей неудаче[7].

Как вам известно, мы оторвались от земли 16 мая, в 6 часов 15 минут. Мы покинули Ленинград, имея твердое намерение высадиться на Луне, однако в 6 часов 17 минут наш снаряд вытаскивали из озера Магнитогорска, и в этом снаряде были обнаружены труп и человек, потерявший сознание.

Что же произошло?

Какую ошибку допустили мы? И была ли это ошибка? Не может ли повториться такая же история при вторичной попытке? Не может ли и в будущем межпланетный снаряд превратиться в стратосферный аэроплан? Сейчас я уже могу сказать, что таких случаев больше не повторится. Следующий полет будет совершен уже без пересадки в Магнитогорске.

Бурные аплодисменты всколыхнули напряженную тишину.

— Коротко я попытаюсь нарисовать вам картину, которая предшествовала катастрофе, — сказал Павел после того, как затихли аплодисменты. — В тот момент, когда мы оторвались от Земли…

Но в это время свет в зрительном зале погас.

Оркестр громыхнул трубами.

Началось вступление оперы.

Павел отошел от барьера и, пробираясь между креслами, добрался до своего места.

— Кажется, — сказал Павел, опускаясь рядом с Нефелином, — мне придется увезти картину катастрофы с собой в Долоссы.

— Молчи! Не мешай слушать! — слегка оттолкнул его Нефелин.

Опера началась.

Перед зрителями сверкающей стеной стоял занавес аломюнита. По бокам шпалерами поднимались световые рефлекторы. Широкие глотки резонаторов дремали в четырех углах сцены. Сверху спускались черные микрофоны. Система оптических стекол стояла с правой стороны сцены, готовая начать оптическую пляску, чтобы бросить в приемники Республики отражение спектакля. У рампы чернели батареи прожекторов и вытянутые хоботы киноаппаратов.

Между сценой и зрительным залом, в темном провале, усыпанном мохнатыми красными звездами неоновых ламп, тускло блестели серебряные шары электрических пианол и сложные, опутанные блестящими змеями труб, симфонические машины.

В темноте над пюпитром дирижера вычерчивал сложные геометрические фигуры крошечный фиолетовый огонек дирижерской палочки. Оркестровый провал дышал монументальной, беспокойной музыкой.

Сквозь тьму проходили багровые самумы света, и, когда неожиданные звуковые контрасты взлетали над оркестром, багровый пожар заливал зрительный зал. По занавесу прокатились световые волны, и длинные, похожие на привидения, буквы сплелись в тягостные фразы:

ТЯЖЕЛЫЙ, РАБСКИЙ ТРУД. БЕЗОТРАДНАЯ ЖИЗНЬ,

ГОЛОД И НИЩЕТА

БЫЛИ УДЕЛОМ МИЛЛИОНОВ,

СОЗДАЮЩИХ ЦЕННОСТИ.

Оркестр ворчал. В смертельной тоске ревели трубы. В багровом пожаре сновали фиолетовые полосы прожекторов.

Но вот нестерпимо яркий сноп света на мгновение озарил зал. В музыкальных мощных разливах поплыли гневные крики фабричных сирен, багряные клубы пара взлетели вверх, закрывая занавес. В увертюру вступили шумовые инструменты, отбивающие ритм тональными взрывами. В завес ударил розово-солнечный свет киноаппарата, и снизу вверх полилась яростная толпа, потрясая оружием и знаменами.

Робкая мелодия «Интернационала» теперь гремела, точно разгневанный океан, и гром конипульт отбивал ритм. Поверх стремительной и яростной толпы вспыхнула тяжелым шрифтом фраза:

МАРШ ВПЕРЕД, РАБОЧИЕ ОКРАИНЫ!

Мощный пролог внезапно оборвался. Музыка, кино, свет, взрывы, фабричные гудки и грохот металла как бы провалились в бездну.

В гулкой тишине бесшумно взлетел занавес. Из туманной мглы в зрительный зал глядели блуждающие красные глаза неестественных размеров.

Павел нашел в темноте руку Нефелина и сказал, приподнимаясь:

— Я боюсь опоздать! Прощай!

Нефелин крепко пожал его руку.

— Возвращайся скорей! — шепотом произнес он.

* * *

Выйдя из театра, Павел осмотрелся по сторонам. Театральная площадь, точно огромный котел, кипела народом. Сверкая пыльными глазами, проносились автомобили. Над головой мчались огни ночных самолетов, и полосы света плыли по площади причудливыми световыми тенетами. На углах вспыхивали зеленые огни киосков; над проспектами стояло, дрожа, электрическое зарево…

Шум, говор, хрипенье автомобильных сирен катились в бетонах площади и убегали вдаль, в шумные проспекты.

Павел заметил на противоположной стороне синие огни, сплетающиеся в широкое слово: «Гараж».

Перебежав площадь, запруженную автомашинами, он остановился перед открытыми воротами гаража, под стеклянным сводом которого стояли ровными рядами приземистые автомобили. Но, к сожалению, Павел не видел свободных машин. Белые эмалевые дощечки с досадной надписью «занято» выстроились над карбюраторами длинной, пропадающей в глубине гаража линией. Очевидно, запасливые граждане абонировали авто для возвращения из театра.

Павел уже повернулся было к выходу, как вдруг из глубины гаража его окликнул женский голос:

— Алло, дружище! Тебе машину?

— Есть свободные? — спросил обрадованный Павел.

— Несколько штук! Но почему-то они в глубине гаража.

Пройдя в гараж, Павел заметил женщину, возившуюся около авто.

— Ну вот, а я уже думал воспользоваться метрополитеном.

— Безобразие! — сказала женщина. — Я подниму этот вопрос в газете. В конце концов, это удивительное легкомыслие: занятые машины поставлены у входа, а над свободными никто даже не потрудился поставить сигнал. Вот уроды-то!

Вскочив в машину, женщина махнула рукой:

— Прощай! Если я забуду написать, сделай это ты!

Автомобиль тихо покатился к выходу.

— Я вылетаю сейчас! — крикнул Павел вдогонку.

— А! Ну, ладно! Прощай!

— Прощай!

Наполнив из автомата баки бензином, Павел вывел машину в широкий асфальтированный проход гаража.

Глава четвертая

Оставалось десять минут до отлета, когда Павел подкатил к сияющему огнями аэровокзалу.

Выскочив из автомобиля, он вошел в гараж, расположенный напротив, но неудача, очевидно, решила путешествовать вместе с Павлом. Перед самым носом его вынырнул человек и, протянув руку к стеклянной нише, нажал кнопку.

Под зеленым абажуром вспыхнула надпись:

В ГАРАЖЕ МЕСТ НЕТ!

Павел вскочил в машину. Пробираясь в потоке автомобилей, он осматривался по сторонам, пока наконец не заметил темной арки под ярко освещенным домом.

Оставив машину под аркой, Павел укрепил над карбюратором эмалированную дощечку с надписью «свободно» и торопливо направился к подъезду аэровокзала, у подножья которого толпились люди.

* *