Значит, консьерж с радостью вызовет для нее такси?.. Нет, это не мой город, думала Грейс, сворачивая на север и шагая по улице. Когда-то был ее, а теперь – нет. Жить где-то еще Грейс не приходилось – за исключением тех лет, что она провела в колледже. Более того, Грейс даже никогда не задумывалась о том, чтобы перебраться в другой город. Впрочем, в Нью-Йорке постоянство достоинством не считается. Все-таки странный это город – вновь прибывших принимает сразу, стоит лишь высадиться из автобуса, самолета или любого другого вида транспорта. Здесь нет характерного для большинства других мест «испытательного срока», когда считаешься «чужаком», «неместным» или «северянином» и только твои правнуки удостаиваются наконец чести считаться «своими». В Нью-Йорке же вливаешься в кипучую жизнь сразу и без промедления. Главное, чтобы было куда идти, и присутствовало желание добраться туда как можно быстрее – тогда тебе с ньюйоркцами по пути. Здешним жителям нет ни малейшего дела до твоего акцента, их не интересует, входили ли твои предки в число первых переселенцев. Достаточно того, что ты хочешь жить именно здесь, когда мог бы выбрать любое другое место. Впрочем, местные искренне недоумевают, как вообще можно предпочесть что-либо Нью-Йорку.

Грейс, родившаяся на Семьдесят седьмой улице и выросшая на Восемьдесят первой, до сих пор жила в квартире своего детства и отдала сына в школу, где училась сама. Сдавала вещи в прачечную, услугами которой пользовалась мама, ужинала в любимых ресторанах родителей и покупала Генри ботинки в «Тру Тред». Впервые в этом магазине она побывала маленькой девочкой. Возможно, Генри сидел на том же креслице, что и его мама, и размер ноги ему измеряли тем же специальным инструментом. Короче говоря, Грейс была жительницей Нью-Йорка до мозга костей. Джонатан вырос на Лонг-Айленде, однако превратился в настоящего ньюйоркца, едва повернув ключ в двери их первой неуютной квартиры, располагающейся в башне из белого кирпича на Западной Шестьдесят пятой улице рядом с домом Рузвельта. А вот теперь появляется Линси, которая в городе без году неделя, впархивает под руку с успешным мужем и селится в одной из самых роскошных квартир одного из самых знаменитых домов. Причем встретило ее Большое Яблоко одними привилегиями и удовольствиями – магазины, элитная школа для детей, косметологи, прислуга. Подружки похожи на нее как две капли воды. Эти женщины понятия не имеют об истории города – впрочем, данных особ и не интересует то, что происходило здесь до их приезда. Оставалось надеяться, что надолго они здесь не задержатся. Ведь для них Нью-Йорк – просто город, куда перевез их муж. На его месте могла бы оказаться, скажем, Атланта, или Орандж-Сити, или дорогие пригороды Чикаго. И эта женщина тоже называет себя жительницей Нью-Йорка! Возмутительно!

Салли, конечно, была права – Генри не нуждался в том, чтобы его провожали и забирали с музыкальных занятий. Нью-йоркские дети начиная с десяти лет свободно гуляют по всему городу и знают его как свои пять пальцев. И вообще, многие ровесники Генри не обрадовались бы, если бы каждый день в три пятнадцать в школьном холле их встречала мама. Генри же, несмотря на свои двенадцать, по-прежнему высматривал ее, спускаясь по каменной лестнице и хлопая длинными ресницами. Стоило сыну заметить Грейс, и на лице сразу отражалось облегчение. Генри радовался, что она пришла. Для Грейс это был самый приятный момент любого дня.

Вот Генри подошел к ней. На спине у сына висел футляр со скрипкой. Грейс, как всегда, испытала беспокойство – переносить такой дорогой инструмент таким ненадежным способом… Генри чисто символически обнял Грейс и сразу опустил руки, намекая, что хочет поскорее уйти. Она последовала за сыном, едва удерживаясь, чтобы не велеть ему застегнуть куртку.

Стоило отойти от школы не меньше чем на квартал, и Генри сразу взял ее за руку. У сына до сих пор сохранилась эта привычка, и Грейс постаралась не слишком горячо отвечать на пожатие.

– Как дела? – вместо этого спросила она. – Джона не слишком задирал нос?

Джоной звали бывшего лучшего друга Генри. Как-то раз в прошлом году парень холодно заявил, что больше не заинтересован в продолжении многолетней дружбы, и с тех пор едва здоровался с Генри. Теперь у Джоны появилось двое новых приятелей, которые не отходили от него ни на шаг.

Генри пожал плечами.

– Тебе тоже ничто не мешает найти новых друзей, – заметила Грейс.

– Знаю, – ответил сын. – Ты уже говорила.

Но Генри хочет дружить именно с Джоной. Разумеется. Мальчики были неразлейвода с детского сада и играли вместе каждое воскресенье. По традиции в августе Джона гостил две-три недели в домике на озере в Коннектикуте, и ребята вместе посещали местный лагерь дневного пребывания. Но в прошлом году родители Джоны развелись. Отец съехал, а мать перевезла детей в квартиру на Вест-Сайд. На самом деле Грейс не удивлялась, что мальчик начал вести себя подобным образом, – таким способом он пытался установить контроль хотя бы над той частью своей жизни, которая зависела только от него, а не от прихоти родителей. Грейс пыталась обсудить ситуацию с матерью Джоны, Дженнифер, но безуспешно.

Учитель Генри жил в обшарпанном здании на Морнинг-сайд-Хайтс с большим темным подъездом. Большую часть жильцов составляли престарелые беженцы из стран Европы и преподаватели из Колумбии. Считалось, что внизу должен дежурить консьерж, но когда бы Грейс с Генри ни пришли, на месте этого неуловимого человека не оказывалось.

Грейс нажала на кнопку домофона и подождала обычные пару минут, пока мистер Розенбаум проделает непростой путь от классной комнаты до висевшей на кухне трубки и впустит гостей. В скрипучем лифте Генри вынул скрипку из футляра и взял в руки как полагается. Мальчик готовился к встрече с требовательным мистером Розенбаумом, который частенько напоминал ученикам, что всегда найдутся другие – причем более талантливые другие, намекал он, – которые счастливы будут занять место неспособных или ленивых. Не в последнюю очередь благодаря напоминаниям матери Генри прекрасно знал, что место в рядах учеников Виталия Розенбаума было предоставлено ему только потому, что он обладает соответствующими способностями и подает надежды. Чем дальше, тем серьезнее Генри относился к оказанной чести. Грейс чувствовала, что сын не хочет лишиться почетного места. Разве что если сам решит уйти, но выгнать себя не позволит.

– Добрый день.

Заранее открыв дверь, учитель ждал на пороге квартиры. За спиной у него виднелся темный коридор. Из кухни доносился безошибочно узнаваемый запах капусты – одного из главных ингредиентов в весьма ограниченном кулинарном репертуаре Малки Розенбаум. Малка до сих пор готовила исключительно традиционные блюда венгерских штетлов[8].

– Добрый день, – ответила Грейс.

– Здравствуйте, – прибавил Генри.

– Занимался? – сразу перешел к делу Розенбаум.

Генри кивнул:

– Только у нас сегодня утром был тест по математике, вчера надо было готовиться. Пришлось день пропустить.

– Жизнь – сплошной тест, проверка на прочность, – укоризненно, как всегда в таких случаях, произнес Розенбаум. – Из-за математики забрасывать скрипку не годится. Тем более что игра на музыкальных инструментах тоже развивает математические способности.