— А раньше такое случалось? — спросила она. — Это не похоже на Нору… Хотя в последнее время она стала сама на себя не похожа.

Мама строго взглянула на меня. Я остановилась у двери. Мама молчала и слушала то, что говорил ей невидимый собеседник.

— Да, — сказала она, — это серьезно. Да, конечно, я с ней поговорю… и мы всё спокойно выясним. Спасибо, что позвонили. До свидания.

Спокойно, как же! Едва успев положить трубку, мама набросилась на меня.

— Ты что делаешь? Ты с ума сошла? Прогуливаешь! Какие-то сигареты покупаешь! Ты что, курить начала? А я об этом узнаю от Измета! Потом мне звонит Гунилла и говорит, что ты ушла с уроков, ничего никому не сказав! Что с тобой происходит? Я тебя просто не узнаю!

Что на это можно ответить? Не стоит и пытаться что-то объяснить. Я пошла в свою комнату. Мама схватила меня за руку.

— Я с тобой разговариваю!

Я выдернула руку.

Мама беспомощно остановилась, а я рывком распахнула дверь и захлопнула ее прямо перед маминым носом.

Куртка все еще была на мне. Я бросила ее на кровать — и тут увидела, что из кармана торчит что-то черное. Лямка от бюстгальтера. Хорошо, что мама не заметила, а то бы был еще один повод для нотаций.

Я сняла толстовку и померила лифчик. Любой бюстгальтер любого размера был бы мне велик, но этот оказался просто огромным. Его чашки свисали как два пустых мешка, и я, наверно, могла бы дважды обернуть его вокруг моей цыплячьей груди.

Я знаю только одного человека, которому могла бы подойти такая вещь.

Карин.

Сняв дурацкий бюстгальтер, я засунула его в верхний ящик комода. Туда, где уже лежал плеер Сабины.

Украденные вещи. Воровской тайник.

В дверь постучали.

— Нора! — крикнула мама, — открой!

Я достала плеер, надела наушники и включила музыку. Сквозь грохот ударника я слышала, что мама продолжает стучать в дверь и кричать:

— Открой! Я просто хочу с тобой поговорить!

Я прибавила громкость до максимума. Теперь я уже не слышала мамин голос.

На этой же неделе я услышала про вечеринку у Фанни. Я слышала раньше, в туалете, что она хочет устроить вечеринку, когда родители уедут, и теперь, похоже, момент настал. Вечеринка намечалась на пятницу, День всех святых. Приглашенных было человек двадцать. Старший брат Эмиля обещал купить пиво.

Но меня не пригласили.

Сабина, Тобиас, Эмиль, Анна, Тессан, Таня, Микке, Гурра, Аббе и Самир из нашего класса, человек десять из других шестых. Даже Майю позвали.

А меня нет.

Они сидели в столовой на своем обычном месте. Я могла сесть к ним, но прошла мимо и села одна.

На обед давали запеканку из брокколи. Соус был слишком густой, а капуста совсем разварилась.

— Можно, я сюда сяду?

К столу подошла Карин с подносом в руках.

Мне было все равно. Теперь все равно.

Я пожала плечами. Она истолковала это как разрешение.

— Ты пойдешь на вечеринку? — спросила она. Длинная нитка сыра тянулась от ее вилки до самой тарелки. Меня прямо передернуло.

— Какая вечеринка?

— У Фанни.

— Терпеть не могу вечеринки, — сказала я.

— Меня тоже не позвали, — ответила она.

После школы она ждала меня в коридоре. Почти все уже ушли. Я надевала куртку как можно медленнее, надеясь, что и она, наконец, уйдет.

— Нора! Зайдешь ко мне?

— Да, — услышала я собственный голос. — Да, с удовольствием.

Дверь украшала латунная табличка с фамилией «Эрикссон» — сейчас таких почти никто не вешает. Карин позвонила.

— У тебя что, нет ключа? — удивилась я.

Она не успела ответить. Дверь приоткрылась на цепочку, через щель на нас смотрела мать Карин.

Она была совсем не похожа на мою маму. Мою маму — стройную, с длинными, до плеч, волосами — сзади принимают за девочку. Мать Карин, правда, была не толстая, но какая-то широкая. С химической завивкой, от которой ее волосы казались неживыми. В серой юбке, блузке в сине-белую полоску и большом цветастом переднике.

Сняв цепочку, она открыла дверь.

— Значит, ты Нора? — сказала она, протягивая мне руку. — Карин много рассказывала о тебе.

«Интересно, что?» — подумала я. Я пожала ее руку, но кланяться не стала. Всему есть предел.

Квартира была темной, кругом стояла странная несовременная мебель и лежали толстые ковры. Повсюду были разложены маленькие вязаные салфеточки. Карин провела меня по дому. Я уселась на диван в гостиной, но Карин сказала, что надо перейти в ее комнату.

— Здесь нельзя сорить, — сказала она.

Я не собиралась сорить, просто хотела посидеть немного.

Комната Карин была довольно симпатичной. Белая кровать с балдахином, алые розы на стенах. На письменном столе каждая вещь лежала на своем месте. Чехол для флейты был приоткрыт, флейта блестела, как серебро. Я взяла ее.

— Можно попробовать?

Она кивнула.

Я дунула, но звука не получилось. Играть оказалось намного труднее, чем я предполагала. Наконец мне удалось извлечь какой-то жалкий писк. Я протянула флейту Карин.

— Сыграй что-нибудь.

— В другой раз, — сказала она и убрала флейту в футляр.

Мы сделали математику, и мама Карин позвала нас накрывать на стол. Они едят не в кухне, как мы, а в специальной столовой. Стол из темного дерева с ножками в виде львиных лап. Мы постелили скатерть, потом поставили тарелки и бокалы. Я положила ножи и вилки, но Карин прошла следом за мной и все переделала.

— Ты что, не знаешь, как стол сервируют? Ножи справа, вилки слева, и класть их нужно ровно.

— Понятно.

Без пяти шесть повернулся ключ в замке входной двери. Бросив кастрюли, мать Карин побежала открывать цепочку.

Отец Карин был высоким и седоволосым. Он носил серый костюм и выглядел по меньшей мере лет на шестьдесят. Сняв пальто, он прошел в ванную, вымыл руки и сел за стол, когда часы пробили ровно шесть. Карин и я уже были за столом и ждали.