Мама Карин внесла еду. На лбу ее поблескивали капли пота, одна прядь выбилась из прически. Сев за стол, она протянула мне салатник с картошкой.

— Пожалуйста, Нора. Как приятно, что ты зашла.

Отец Карин посмотрел на меня через стол. Он ничего не сказал, но мне показалось, что увиденное его не удовлетворило.

Я взяла две картофелины. Мать Карин протянула мне другую миску.

Тушеная печень.

Я взяла совсем чуть-чуть. Мать Карин налила молока в мой бокал. Я отрезала кусок печенки, поднесла вилку ко рту, и тут заметила, что все на меня смотрят.

— У нас дома не принято начинать есть, пока всем не положили еду, — сказала мать Карин. Голос ее звучал приветливо, но я почувствовала себя глупо. Я отложила нож и вилку и стала ждать, пока все возьмут себе еду.

— Карин! — сказал отец. — Выпрями спину! Что ты как мешок с сеном.

— Хорошо, папа, — ответила Карин и выпрямилась.

Я люблю есть все, кроме печенки. Я резала ее на мелкие кусочки, смешивала с размятой картошкой, соусом и брусничной подливой. Отец Карин с отвращением смотрел на мою тарелку, но ничего не говорил.

Он вообще почти не разговаривал, но одного его присутствия было достаточно, чтобы и другие за едой тоже молчали. Мать Карин ела быстро и все время вытирала рот салфеткой. Карин старалась сидеть прямо, забывала, горбилась, снова распрямляла плечи, и так постоянно. Часы на стене тикали.

Я предложила маме Карин помыть посуду — она отказалась. По телевизору показывали передачу для детей, но посмотреть ее нам не дали: Карин сказала, что отец читает в гостиной газету и ему нельзя мешать. Мы пошли в комнату Карин и стали смотреть альбом с фотографиями. Странно, когда Карин была маленькая, она была очень симпатичная и совсем не толстая.

В семь часов мать Карин сказала, что мне пора идти. Я поблагодарила за ужин и пошла домой.

Едва открыв дверь, я почувствовала неладное. Воздух был наэлектризован, как перед грозой.

Дверь в мою комнату была открыта. В середине комнаты лежал черный целлофановый мешок, мама стояла возле комода и уже открывала верхний ящик.

— Ты что делаешь? — заорала я с порога.

— Убираюсь.

Она достала три носка, все разного цвета. На одном зияла большая дыра.

— Вот! — торжествующе заявила она. — А где другие?

Она свернула носки и бросила их в мешок.

— Перестань! — завопила я. — Это моя комната! Мои вещи!

Но я видела, что кричать бесполезно. Если мама в таком настроении.

Она опять запустила руку в ящик и выудила новый предмет. Плеер Сабины.

— Это еще что такое? Откуда у тебя это?

— Подарили.

Я сказала первое, что пришло в голову.

— Кто?

— Сабина, — ответила я. — Ей купили новый.

— Почему же тогда он лежит у тебя в белье?

— Точнее, она дала его мне на время, — исправилась я. — А сама пользуется Надиным. Завтра я должна его вернуть. Я убрала его в ящик подальше от Калле. Ты же знаешь, он все время портит мои вещи.

Кто-то сказал: нападение — это лучшая защита. Мама до сих пор чувствует себя виноватой, что Калле весной сломал подаренный бабушкой фотоаппарат. Не зная, что сказать, мама замолчала, продолжая держать в руке плеер. Из ящика за ее спиной торчал уголок черного бюстгальтера.

— Я закончу уборку сама, — сказала я самым невинным голосом. — А ты пока уберись у Антона.

Мама посмотрела на меня долгим взглядом, но потом все же вышла из комнаты.

Я вытащила лифчик из ящика, сложила его и засунула в карман куртки. Надо избавиться от него. И от плеера тоже. Свернув провода, я убрала плеер в школьный рюкзак. Завтра я освобожусь от обоих украденных трофеев.

Я сказала маме, что у нас будет спортивное ориентирование и в школу нужно прийти к половине восьмого.

— По такой погоде? — удивилась мама, но обещала разбудить меня пораньше и предложила сделать с собой бутерброды.

— Не надо, мы ненадолго, — соврала я.

В школе не было ни души. Пахло свежевымытым полом. Мои шаги эхом отдавались на лестнице.

В нашем коридоре было пусто, только на крючке болтался чей-то мешок с физкультурной формой. Я подошла к двери класса и нажала ручку.

Класс был заперт.

Естественно. Почему я решила, что дверь будет открыта?

Всего в нескольких метрах от меня была парта Сабины, туда надо положить плеер. Только как войти в класс?

Дверь откроет Гунилла, но потом я уже не смогу остаться в классе одна.

А лифчик в кармане? Что делать с ним? Мне совсем не хотелось возвращать его на стойку к «Редким размерам».

На меня навалилась ужасная усталость. Сев на пол возле стены, я обняла руками колени. В школе уже не было тихо. Слышался приглушенный звон и стук — наверное, из (толовой; во дворе громко перекрикивались двое ребят на лестнице раздавался звук шагов…

Шаги приближались. Наверное, Гунилла, а я даже не знаю, как объяснить, что пришла в школу за полчаса до занятий.

«Часы спешат», — промелькнуло у меня в голове как раз в тот момент, когда шаги замерли где-то совсем рядом. Объяснение было таким глупым, что я, не сдержавшись, хихикнула. Смех получился больше похож на всхлип.

— Что с тобой? — спросила Карин. — Что ты здесь делаешь?

— Ничего, — ответила я.

Карин села возле меня. Она ничего не говорила. Это было приятно.

Я засунут в карман руку и почувствовала под пальцами хрустящее кружево.

— Слушай, у меня для тебя кое-что есть. Подарок.

— Мне? — удивленно переспросила она, как будто ей никогда раньше не дарили подарков.

Я вытащила из кармана бюстгальтер и протянула ей.

— Правда, красивый?

Она широко раскрыла глаза.

— Откуда он у тебя?

— Он мне велик, — сказала я. — А тебе будет в самый раз.

— Я не могу его взять. Если мать увидит… или отец…

— Потрогай.

Я немного пошевелила рукой, и лифчик змейкой изогнулся перед Карин. Она осторожно потрогала его.

— Ты можешь его спрятать. Это будет твой секрет.

Я разжала пальцы, и бюстгальтер повис в руке у Карин.

— Он тебе наверняка подойдет, — сказала я.

Держа лифчик перед собой, Карин разглядывала его.