– Сэм. Мы все это уже обсуждали. Мы ведь даже не собираемся ужинать в более дорогих местах, чем «Харбор Лайтс», пока долги не погашены. Но мы можем себе позволить потратить – сколько там? Пятнадцать фунтов? – чтобы посмотреть фильм. Еще несколько фунтов на выпивку, чтобы взять туда с собой. Все нормально.

Мне стало холодно в легкой куртке, и я подумала о деньгах, которые трачу в Лондоне, даже не замечая. Во вторник уже наступит первое ноября. Весь октябрь погода неистовствовала: пять минут солнечно, затем вдруг начинается град, потом опять солнечно. Живя во Фалмуте, я всегда видела радугу на небе. Они, должно быть, случаются и в Лондоне, но там я их никогда не замечала. Всегда вид загораживало какое-нибудь здание, или что-нибудь более интересное происходило на уровне глаз.

– Холодно? – спросил мой муж, и я кивнула. – Пойдем домой.

– Уже прошел месяц, – напомнила я Сэму по пути. Мы решили срезать путь через пристань для яхт, пользуясь пятизначным кодом, чтобы пройти в тяжелые металлические ворота. Ходить здесь, разумеется, нельзя, но всякий раз, когда они меняли код, Сэм узнавал новый на работе, и мы постоянно пользовались им, чтобы быстрее добраться до дома. Это сберегало несколько минут, к тому же было всегда интересно: сегодня, к примеру, на деревянном причале собралось несколько просто одетых, но явно богатых людей, суетившихся вокруг маленькой, но великолепной яхты. Они обернулись, когда за нами захлопнулись ворота, и приветственно помахали. Если мы располагаем кодом от пристани, значит, принадлежим к их кругу и достойны приветствия. Мы прогрохотали ботинками по металлическому мостику, и по другую его сторону, как всегда, оказалась лужа, которую пришлось аккуратно обойти.

Когда за нами с лязганьем закрылись вторые тяжелые ворота, Сэм взял меня за руку. Мне нравилось это ощущение. Несмотря на все, мы физически по-прежнему подходили друг другу, как и всегда. Я вдруг поняла, что все у нас будет хорошо. Ему плохо без меня, но Сэм скучает не просто по мне – что выглядело бы жалко в мужчине, приближающемся к сорокалетнему возрасту, – но и по семейной жизни, которой он лишен. Мы никогда не говорили об этом, но я знала, что воображаемые сцены из той несостоявшейся жизни подстерегают его на каждом шагу. Я представила себе, как он сидит вечером дома, вероятно, с миской хлопьев для пудинга, перед включенным телевизором. Уголком глаза он видит серьезного четырехлетнего малыша, который бы у нас был, если бы все сработало так, как мы беспечно надеялись, пока не потеряли надежду. В самой маленькой спальне внизу спит малютка, а двухлетка и четырехлетка делят между собой спальню побольше.

Вместо этого Сэм совершенно один. Мы в последнее время не говорили об усыновлении, но я знала, что он постоянно о нем думает. Но пока я хотела избежать этой темы.

– Закажем пиццу? – произнесла я бодрым голосом, пытаясь не показать, что мне отчаянно требуется еда, нейтрализующая похмелье. Сэм стоял в теплице, которая отходит от дома, чуть выдаваясь над склоном горы, и в зависимости от моего настроения заставляет меня чувствовать, что я либо вишу над пропастью, либо волшебным образом парю над всем миром. Муж смотрел вдаль, через доки и воду, на особняки по другую сторону эстуария, туда, где город огибал устье реки Фал.

Сэм не ответил. Я подошла к нему. Он, не оборачиваясь, обнял меня за плечи.

– Мы здесь не можем заказать пиццу из «Домино», – сказал он в ответ на мой выжидающий взгляд, будто заставляя себя переключиться с каких-то своих далеких мыслей на меня. – Это твой единственный вечер дома. Мы уже сходили в кино. Чем хочешь заняться теперь? Я мог бы что-то приготовить на ужин. Или мы могли бы снова куда-то пойти.

Мы оба стали смотреть вдаль. Пенрин[22] частично застилали темно-серые тучи, а это означало, что там ливень. На переднем плане мачты и здания, теснившиеся вокруг гавани и освещенные ярким солнцем. Солнечный свет придавал картине вид эффектного художественного полотна эпохи Ренессанса. На секунду я почувствовала, что нахожусь на холсте какого-нибудь старого мастера из Национальной галереи, где фигура на переднем плане помогает четче выделить задний план.

– Давай останемся дома и не будем мокнуть, – ответила я, зная, что именно это Сэм хочет услышать.

Он улыбнулся:

– Правильное решение. Я сейчас что-нибудь сооружу, а ты можешь пока просто поболтать со мной. Затем, если хочешь, сыграем в «скраббл».

Я подавила смех. Это звучит до жути скучно, но я люблю «скраббл» и всегда любила.

– Это будет идеальный вечер, – произнесла я – и сейчас наконец искренне.

– Лара! Бесспорно, ты была феноменально убедительна, – улыбнулся мне Джереми. – Спасибо. Видишь? Вот почему нам пришлось вытащить тебя обратно из глухомани Девона.

– Корнуолла, – тихо напомнила я. Он проигнорировал мою поправку, качая головой и улыбаясь сам себе.

– Знаешь, Лара, мы ни в коем случае не позволим тебе уйти после шести месяцев.

Я вышла с работы, чувствуя себя счастливой. Вот, думала я, где по-настоящему мое место. Вот то, что у меня хорошо получается. Мне нравится моя работа. Я не спала полночи, готовясь к сегодняшнему дню, и не зря. Именно Джереми принял меня на работу над этим проектом, и от его похвалы я почувствовала прилив счастья. Самое главное, я знала: он доволен не напрасно. Я отправилась на собрание сделать доклад о нашей застройке, выступила в зале, полном людей, которым претит само понятие элитных квартир, и всех их уболтала. Теперь мы привлекли на нашу сторону значительную часть местной оппозиции.

У меня даже смягчились чувства по отношению к Оливии. Я ей об этом расскажу, дала я себе слово. Сегодня вечером меня ждут дела, но завтра я сообщу ей, что собираюсь съехать с ее квартиры и найти собственное жилье.

Я направилась прямиком в ресторан. Переодеваться нет нужды, но перед уходом с работы я заскочила в туалет и вытащила из волос шпильки. В распущенном виде они короче, чем кажутся, спускаются лишь немного ниже плеч. На минутку я, как ребенок, примерила на себя челку: взяла прядь волос и приложила ее надо лбом так, чтобы концы свободно свисали. Выглядело отвратно.

Но вот волосы расчесаны и блестят, и я заколола их наверх. Собранная в пучок шевелюра стала важной чертой моего стиля, все прочее теперь выглядело странно. Я начала делать такую прическу, когда только пошла работать. Мне было едва за двадцать, а подобная укладка придавала ощущение взрослости, и с тех пор я ей не изменяла. Закрутить волосы узлом на затылке и вставить в него шесть шпилек – это моя вторая натура. Пока я не работала, волосы лежали куда более небрежно; но сейчас я вернулась к старому стилю. Для меня было крайне важно выглядеть на работе безупречно, и я получала от этого огромное удовольствие.

Туфли, которые я надевала на работу, – мои лучшие, красные, на высоких каблуках, и я прекрасно умела в них ходить. Остальная часть моей экипировки скучна, как всегда, но туфли – это нечто особенное. У меня сейчас две красные пары плюс одна черная и несколько желтых. Люди заглядываются на мои ноги, и мне это нравится. Я долго тренировалась ходить на высоких каблуках – и дорожу этим умением. Сэм считает, что это нелепо, и он, без сомнения, прав. Однако это доставляет мне удовольствие.