— Заплатите этому честному человеку.

— Святой отец, касса пуста.

— Вы видите, — отвечал папа с сожалением, — это не наша вина, у нас нет денег.

Одна романская фамилия, не получая долго уплаты по государственным обязательствам, решилась обратиться к суду. Адвокат истцов явился в канцелярию казначейства за получением документов, которые были туда ещё прежде представлены в доказательство справедливости иска. Каково было его удивление, когда он не нашёл там бумаг, подтверждавших права его клиентов. Он заподозрил агентов казны и даже имел смелость публично обвинить государственного казначея в похищении. Меньше удивлялись самому факту, чем смелости обвинителя. Но этот дорого заплатил за свою дерзость. Бумаги не нашлись, и дело прекратилось, так как не было другого адвоката, решившегося бы подвергнуться опасности, которую испытал первый.

Несмотря на всё это, нужно было искать средств, чтобы выпутаться из беды; но в римских владениях процветает ростовщичество. Анкона берёт не меньше десяти процентов; землевладельцы занимают на семь процентов под первую закладную. Каждый день требовательность кредиторов возрастает. Народ это знает. Эта язва смертельна; непослушание провинций, честолюбивые замыслы Австрии и французский либерализм менее страшны Риму, чем эта возрастающая алчность. Неужели эти служители Бога не понимают, что непредусмотрительность может погубить даже и такие троны, которые стоят на предвечных основах.

Шло дело о заключении нового займа. Все знали, каким влиянием пользовался Бен-Саул на римских и вообще итальянских евреев, и потому делали все усилия, чтобы чем-либо ввести его в обман.

Генерал одного влиятельного ордена, прелат, назначенный казначеем, коварство Памфилио и ласкательство донны Олимпии соединились вместе для достижения этой цели.

Угрозы и обещания, преследования и обнадёживания, предложение громадных выгод, прав, льгот и гражданских и политических уступок в будущем, — всё разбилось о невозмутимую, немую холодность Бен-Саула. Напрасно прельщали его орденами Христа и Святого Григория, которыми незадолго перед этим католический Рим в награду за заём украсил грудь одного еврейского банкира.

Видя этих высокопоставленных господ, так перед ним унижающихся, Бен-Саул понял слова Бен-Иакова, благодаря советам которого он так упорствовал, и остался твёрд в своих отказах.

По ярости, зловещие лучи которой отразились на лицах тех, которых он отталкивал, Бен-Саул понял, что с этой минуты у него и его собратьев родились неумолимые враги.

ГЛАВА VII

НОЕМИЯ

Злоба монсеньора Памфилио на жидов имела давнишние и глубокие основания, и ненависть, которую он чувствовал к этому отродью, и без новых причин была давно неумолима. Непонятной игрой рока он во всей своей карьере всегда наталкивался на евреев, которые всюду являлись помехой его усилиям и замыслам. И всякий раз, как он пытался их раздавить, у него подвёртывалась нога.

Восемь дней спустя после попытки совершить заём, прелат с горьким сожалением думал, что его честолюбие не могло снова захватить утраченное влияние только лишь из-за еврейской девушки, которая стояла между ним и его племянником. Евреи ускорили разорение Стефана своей ростовщической услужливостью, а когда столь недостойным образом ими приобретённые деньги могли всё исправить, то эти проклятые существа отвечали лишь отказом и молчанием.

Монсеньор вернулся домой, расстроенный мрачными размышлениями, не говоря ни слова и с явными признаками неудовольствия.

При виде его челядь, наполнявшая его дворец, приняла скорбный вид и с беспокойством переглядывалась. Прелат, не обращая ни малейшего внимания на это смущение, громко приказал камерарию оставить его одного и запер за собою двери.

Когда госпожа Тереза, старая приживалка, пользовавшаяся исключительным правом прислуживать у стола монсеньора и собственноручно подавать ему его любимые кушанья и вина, поставила перед ним обед, за приготовлением которого лично следила с самой нежной заботливостью, то с огорчением увидала, что её дорогой барин отказывался от всего, что она ему подавала. Уже по тому равнодушию, с которым он принял все приготовления к столу, Тереза предвидела подобный исход, но всё же надеялась, что заманчивость меню, вид, аромат и отменнейшие качества блюд победят это временное отсутствие аппетита, — она знала слабости того, кого угощала. Всё было напрасно: суп с вермишелью, посыпанной лёгким слоем пармезана, аппетитно зажаренные перепела на розмариновом масле, замороженный компот — все эти лакомые блюда были отвергнуты, и когда Тереза хотела налить монсеньору стаканчик Иерусалимского бальзама, который он ежедневно выпивал перед обедом, Памфилио выказал невыразимое отвращение и грубо приказал ей удалиться, убрав всё съестное, запах которого его раздражал.

Эти мелкие происшествия его частной жизни приняли большую важность, когда печальное происшествие за столом стало общеизвестно, ведь синьора Тереза объявила всему дому: «Вероятно, монсеньор очень огорчён, если даже не дотронулся до обеда, который я имела удовольствие составить из его любимейших блюд».

Между тем, пока прелат вместо обеда, от которого отказался, переваривает свою ярость, мы перенесёмся в другое место. Около жилища Бен-Саула в жидовском квартале существовал узкий мрачный сад, куда воздух и свет проникали лишь после тысячи препятствий. В этом месте всё было мрачно, бесцветно и чахло. Редкая зелень казалась хилой и тщедушной. Правда и то, что никто не заботился об этом уединённом пространстве, скрытом со всех сторон между высокими стенами домов.

В Италии, и особенно в Риме, евреи держат запертыми свои жилища, не отворяют наружных окон и вообще боятся нескромных взглядов; это у них ещё восточное обыкновение. Ноемия выбрала это уединённое место не только для того, чтобы избежать тягостного, докучливого общества, но также чтобы успокоиться и немного собраться с мыслями, которые несколько дней у неё находились в полном беспорядке.

Дочь Бен-Иакова принадлежала, можно сказать, к библейскому роду, так сильно она была привязана к предписаниям Моисеева закона; Ноемия никогда не видала матери, которая умерла, подарив ей жизнь. Воспитанная отцом, она получила строгое, серьёзное и исключительно религиозное воспитание, её детство и первые годы молодости протекли в старинной простоте, она не знала нравов настоящего времени и ничего не загадывала о будущем. Слепое повиновение воле отца и буквальное исполнение всех предписаний священного закона — таковы были принципы, которые внушил своей дочери Бен-Иаков. Отец Ноемии был непреклонный человек. Дитя его старости, она всегда видела его с торжественной важностью на лице, которая доводила её уважение к нему до страха. Молодая девушка жила в одиночестве и почти не выходила из родительского дома; однако, когда возраст её перестал быть детским, она иногда посещала некоторых родственников, но, не зная светских обычаев, всегда держалась скромно в стороне. В ней сердце и разум, чувства и мысли были так же немы, как её уста, которые она