В докладе начальника Главного управления ВВС Красной Армии генерал-лейтенанта П.В. Рычагова «Военно-воздушные силы в наступательной операции и в борьбе за господство в воздухе» возможность удара по аэродромам противника и самому противнику поминалась постоянно с рассмотрением задач, вытекающих из такой возможности. Указывалось, что базирование огромного числа самолетов требует хорошо развитой сети аэродромов и «на каждом аэродроме в среднем будет сидеть только 25 самолетов» (7, с. 174).

На эту же тему достаточно осмысленно говорили и другие участники совещания.

Д.Т. Козлов (начальник Главного управления ПВО Красной Армии): «Нанося удар по воздушным силам противника, в первую очередь нужно уничтожить авиацию, которая имеет наиболее современную материальную часть, так как разгром этой авиации немедленно дает превосходство в воздухе. На французском фронте немцы в первую очередь нанесли удар по аэродромам, на которых находилась наиболее современная французская авиация…» (7, с. 183).

М.М. Попов (командующий 1-й Краснознаменной армией Дальневосточного фронта): «Для господства в воздухе… наступающий обязан обеспечить себе господство путем разгрома авиации противника на аэродромах и в воздушных боях (иногда спровоцированных)… Я считаю, что эффекты таких налетов будут зависеть от того, насколько они внезапны. В начальном этапе войны подобные налеты будут давать колоссальные результаты» (7, с. 186).

С другой стороны подошел к проблеме командующий ВВС Дальневосточного фронта генерал К.М. Гусев: «Почему германская авиация разбила польскую? Потому, что в мирное время средствами агентуры Германия знала точную дислокацию и наличие аэродромной сети Польши и поэтому Германия била не по пустому месту, а по польской авиации» (7, с. 192).

За развитие аэродромной сети как средству свести к минимуму внезапный удар авиации противника ратовал командующий ВВС Прибалтийского военного округа генерал Г.П. Кравченко: «Если наземные части прикрываются развитым сильным укреплением районов, то авиация может прикрываться только развитой сетью аэродромов… Я считаю… что у одной-двух эскадрилий должен быть аэродром… Своевременно предупредить нашу авиацию, базирующуюся в радиусе 50—100 км, о пролете авиации противника, имеющей скорость до 600 км, никакой пост ВНОС не сумеет…»(7, с. 193).

И еще одно ценное замечание сделал Г.П. Кравченко. Он предостерег против уверенности, что борьбу за господство в воздухе можно решить ударами по аэродромам. «Я считаю, что соотношение между потерями на аэродромах (и в воздухе) будет такое: в частности, на Халхин-Голе у меня было так – 1/8 часть я уничтожил на земле и 7/8 в воздухе… Поэтому надо ориентироваться на это и готовиться в основном к сражению в воздухе» (7, с. 194). Опыт войны подтвердил позицию выступавшего. Потери советских ВВС в июне 1941 г. составили примерно ту же пропорцию, которую вывел Г. Кравченко. Решающие бои за господство произошли в воздухе.

Критическим и, как выяснилось позднее, пророческим оказалось резюме в выступлении помощника начальника Генерального штаба по ВВС генерала Я.В. Смушкевича: «…мы можем безошибочно сказать, что огромное количество вопросов, которые были выявлены, скажем, в Испании, на Хасане, Халхин-Голе, а затем и в Финляндии, сейчас составляют почти основу тактики действий ВВС на Западе… Вся беда в том, что (мы) не проводим в жизнь того, что знаем, беда в том, что мы не обучаем наши ВВС как выполнять известные нам формы боевого применения ВВС» (7, с. 196).

22 июня 1941 г. подтвердило существование этой беды. Совещание состоялось, на совещании много и правильно поговорили, толку же от всего этого оказалось ничтожно мало. Знакомо? Сколько такого рода представительных совещаний будет проведено в нашей стране и в последующем с массой верных замечаний и предложений и своим «22 июня» в итоге?

«Внезапность 22 июня» была сотворена не столько противником, сколько верховным командованием в лице Сталина, наркома обороны и начальника Генерального штаба. Теория же проблему внезапности нападения решала вполне удовлетворительно, а раз так, то соответствующие воззрения должны были найти свое отражение в военных планах.

Сила бывает двух видов – умной и грубой. Про последнюю говорят: «сила есть – ума не надо». Разновидностей умной силы много – экономическая, идеологическая, политическая, культурная (сила примера). Коммунисты хорошо знали одну из разновидностей умной силы – силу идей (утерянную в наше время). Эта сила способна мобилизовывать инертные прежде массы на подвиги. Более того, идеологическая сила может перекодировать цивилизационную матрицу. Пример тому – подчинение могучего императорского Рима христианству, а древних цивилизаций Востока – исламу. Но эта мощная сила срабатывает только в узком временном интервале и при особо благоприятных условиях. Обычно когда общество находится в состоянии затяжного кризиса, и элита уже не может управлять по старым лекалам, а низы – жить старыми традициями. Такая ситуация складывается стихийно, и никакая агитация процесс ускорить не может. Большевики знали об этом не понаслышке. Они победили только благодаря мировой войне 1914–1918 гг. А большевикам хотелось оседлать исторический процесс, сделать его направляемым. На эту тему в среде марксистов шли давние споры. В России они раскололи их на меньшевиков и большевиков, а в 1920-е годы и самих коммунистов. Победили «волюнтаристы», готовые подстегнуть страну всеми имеющимися в их властном арсенале средствами. Было провозглашено: «Нет таких высот, которыми не овладели бы большевики!»

Но это слова, а что надо делать на практике? В мирной жизни выход виделся в ускоренной индустриализации, что незамедлительно стало претворяться в жизнь. В военно-политической сфере конкретный план предложил М.Н. Тухачевский. План был одновременно по-большевистски масштабным и авантюристичным. Правда, меньшевики приход к власти большевиков тоже считали авантюрой. Так что все зависело от точки зрения.

Тухачевский исходил из признаваемого многими наблюдателями факта неизбежности новой Большой войны. А раз так, то Советскому Союзу надлежало встретить ее во всеоружии, создав мощную наступательную армию. В сущности, Тухачевский хотел две вещи:

Во-первых, мировой победы коммунизма, в чем, как теперь ясно всем задним умом, он ошибался. Правда, когда высмеивают политиков Советского Союза за мечту о «всемирной республике», то забывают, что такое объединение создано. Оно называется Европейский Союз. Значит, некая закономерность в пользу объединения государств (под знаменем социализма или капитализма) присутствовала.

Во-вторых, Тухачевский хотел, чтобы война была быстротечной, и СССР потерял бы не 26–27 млн человек, как это произошло, а во много раз меньше. Как ни парадоксально, но получается, что за это желание его ныне и хулят.

В то время многие военные умы размышляли над тем, как сделать войну быстротечной и менее кровавой. В 1914 г. все великие державы вступали в борьбу уверенные, что военная кампания долго не продлится. Соответственно, никто не предполагал, какими жертвами обернется спор европейских держав за первенство. Этот урок необходимо было осмыслить, сделать какие-то выводы и на их основе разработать новую военную доктрину. О том, насколько трудно разработать нечто принципиально новое и работоспособное, мы можем видеть по современному положению России. Прошло 20 лет с момента ее образования, а внятной концепции развития все нет. Хотя, казалось бы, чего тут сложного – все уже изобретено! А в то время предстояло «изобрести» нечто принципиально новое в военной теории. Спрос определил появление качественно новых родов войск.