– Чем тебе не нравится эта женщина? Ведь ты ее совсем не знаешь, – спросила Сандрин.

– Да ничем, – ответил я и вдруг услышал, как в двери повернулся ключ. – Она ведь американка?

– И что с того?

– Ничего. Когда она меня увидит, наверняка решит, что я приехал в Париж, чтобы взорвать Эйфелеву башню.

– Может, она не такая.

Договорить мы не успели, потому что на пороге появилась хозяйка собственной персоной. Ханне было чуть за тридцать: как и мисс Азиз, она принадлежала к странной категории людей, пришедших в этот мир сразу за поколением моих родителей – еще не старики, но уже не молодые. Судя по всему, мужчины ей не нравились в принципе, хотя, возможно, дело было только во мне. Я почему-то сразу подумал, что она – учительница или что-то типа того. Однако все это мелочи, а главное – в ее квартире работало отопление – в каждой комнате по горячей батарее. У Бако в доме батареи тоже имелись, но они были холоднее бетонных стен, к которым крепились.

Сандрин уговорила Ханну оставить меня на ночь, хотя та, похоже, не очень-то обрадовалась. Я не слишком расстроился и переживал лишь о том, как бы она не пошла в ванную сразу после моего визита.

Ночью я залез в постель к Сандрин. Я подумал, что она уже не заразная.

– Что ты делаешь? – зашипела девушка.

– Ложусь к тебе.

– Нет.

– Мне надоело спать на полу. К тому же я весь день работал. И оплатил комнату в «Сараево». За нас двоих.

– Подумаешь, делов-то. Я не собираюсь возвращаться в эту дыру. Отвернись. И держи подальше свою вонючую пипиську.

– Ты не могла бы немного…

– Отстань! Если тебе невтерпеж, иди и сними китайскую проститутку! В «Олимпиадах» их полно.

В конце концов она сдалась, и остаток ночи я провел на самом краю постели, свесив на пол руку и ногу. Ничего, лучше так, чем снова спать на полу у Бако. Утром я поехал на работу и ровно в восемь часов подошел к дверям «Панамы», но они оказались заперты: мой щербатый начальник Хасим, похоже, еще не пожаловал. Чтобы не замерзнуть, я решил немного прогуляться.

В Париже мне очень нравилось, что, куда бы ты ни пошел, повсюду тебя сопровождали указатели и таблички с названиями улиц. В моем городе был один-единственный знак, на въезде в Виль Нувель, который, кажется, поставили французы. Жители медипы всегда прекрасно обходятся без надписей, потому что все и так знают, где и что находится. Но в Париже и даже в Сен-Дени – старом районе, который чем-то походит на Марокко, – тебя повсюду направляют указатели.

Во время прогулки я заметил указатель с очень странным – даже по местным меркам – названием: «Рю Бекон». Неужели какой-то мэр-христианин решил таким образом поиздеваться над приезжими мусульманами? Может, это такая шуточка? Как «синагога Креветки» или «мечеть Свиной Корейки»… Сама улица оказалась тихой и уютной, дорога от центрального рынка заняла минут десять. На тротуаре росли деревья с розовыми цветками, и на одном я заметил очень длинное объявление о пропавшем коте: «Не пускайте этого самозванца в дом!.. Он не потерялся. Он – оппортунист и воришка». Ясно, что владелец просто шутил, но на фото кот выглядел угрожающе.

Когда я вернулся, Хасим уже открыл кафе. Я объяснил, что на самом деле пришел вовремя, и он едва заметно кивнул, видимо, поверив моей истории. Он всегда выглядел каким-то побитым. Думаю, он верил в Бога и во всем полагался на кисмет и волю Аллаха. Из разговоров я понял, что он безумно гордится своим маленьким рестораном (на «ресторан» эта забегаловка, конечно, не тянула: кухня, касса за потертой стойкой и крошечный зал на несколько столиков; впрочем, я решил помалкивать). Хасим рассказывал, что «Панама» – историческое прозвище Парижа. Я знал, что Панама – это страна, давшая имя каналу и шляпкам от солнца, но какое отношение она имела к столице Франции, я так и не понял. Ледяные файерболы.

– А «жареная»? – спросил я. – Откуда взялось это слово?

– Ну это просто, – ответил Хасим. – «Жареная», как у KFC.

Укладывая курицу в полосатые картонные ведра с логотипом «ЖКП», Хасим пытался подражать легендарному бренду из штата Кентукки; пойди он дальше, полковник Сандерс наверняка выкинул бы его из города. Французское слово «poulet» тоже вызывало сомнения. То, что мы закладывали в корзину фритюрницы, возможно, и правда имело отношение к курятине. Но я предпочитал не задумываться, какое именно.

За готовку отвечал Джамаль, тоже, как мне показалось, алжирец. Если поведение Хасима безошибочно выдавало в нем человека, надломленного жизнью, в Джамале я чувствовал искру оптимизма. Лет сорока пяти, он всегда носил фартук и резиновые сабо, стараясь походить на настоящего шеф-повара. У него был живот и двойной подбородок, посеребренный щетиной. Он утверждал, что вырос где-то рядом с Лиллем, но в подробности не вдавался. Французский был его родным языком. Иногда он заговаривал с Хасимом на каком-то алжирском диалекте, чтобы я не понимал, о чем идет речь.

В списке моих обязанностей значились мытье полов и чистка поверхностей жесткой щеткой. Хасим очень боялся санитарной проверки и думал, что уж лучше пусть от еды пахнет моющим средством, чем он потеряет лицензию. Часов в девять утра к черному ходу привозили два мешка замороженной птицы. Затем другой оптовик оставлял там несколько ящиков замороженной картошки. Думаю, продукты попадали к нам из Болгарии или Румынии в прицепе гигантского «Айвеко», за рулем которого сидел очередной извращенец вроде Мориса.

Сначала мы размораживали мясо в духовке при небольшой температуре. Я вручную перебирал содержимое мешков и выкидывал самые неказистые части, которые больше напоминали птичьи лапки или клювы. Остальное выкладывал на плоскую решетку, крепившуюся над глубоким металлическим корытом: когда с подтаявшего мяса начинало капать, вся жидкость собиралась в этой посудине. Пока я ковырялся с продуктами, Джамаль намешивал три большие миски специй. Для каждого блюда он придумал собственное название. В меню наша курица шла с тремя вкусами на выбор: «американским», «итальянским» и «восточным». Джамаль называл их по-другому: «деревенский», «мафия» и «термоядерный». В самый острый вариант – «восточный» – он засыпал целую гору кайенского перца, и все же был у нас один завсегдатай, каждый раз просивший двойную порцию «восточной» приправы – Джамаль называл ее «сибирской язвой». Ломтики картофеля он прямо замороженными бросал в металлическую корзинку и опускал в кипящее масло. Однажды я по неопытности решил хорошенько промыть чашу фритюрницы и залить в нее новое масло. Тогда Джамаль объяснил, что старое масло сливать нельзя – именно оно придает нашей курице неповторимый вкус, а еще предупредил: если Хасим узнает, что я трогал поддон, то выкинет меня на улицу. Замена масла влетала ресторану в кругленькую сумму.

В тот день мне не хотелось после работы сразу идти домой. Я сомневался, что американка разрешит мне провести еще одну ночь в своей квартире, поэтому решил, что у меня будет больше шансов, если я заявлюсь туда поздно и промерзший до костей. К тому же мне не терпелось покурить немного кифа. Я надеялся, что африканцы под платформой метро «Сталинград» согласятся что-нибудь мне продать. В моем кармане еще оставалось несколько евро.