– Валюшенко, ангел ты мой шизокрылый, ты хоть сам-то понимаешь, почему именно тебя вторым пускают, а Петра – первым?

– Так точно… – Антон сглотнул. – Так точно, господин капитан первого ранга! Вот только…

– Отставить.

– Есть "отставить"…

– И как вы в таком шуме работаете? – съехидничал клетчатый.

– Шли бы вы по своим делам, господин Мартынов, – попросил батяня. – Неужели мало их?

– Выше крыши. Вот, можно сказать, отдохнуть выбрался. Подсказать что полезное… Данте Автандилович, дорогой, давайте же всё-таки разделимся и проведём полноценный индивидуальный инструктаж. С каждым – сначала вы, потом я, потом Некрон. Забирайте пока Ивана с Петром. А ты, Антон, батяню уже послушал, так теперь слушай, что тебе скажет дядька Мартын…

* * *

И Антон тогда долго слушал, а теперь вот высоко, километрах в тридцати, плавно разворачивался над Кергеленом, который называют то островом, то архипелагом – короче, жменей больших и маленьких скал посреди океана, – и гадал, что его ждёт внизу. И кто его встретит – Петька или зомбяк с Петькиной физиономией. Но гадай не гадай – отстучали разрешение, и Антуан Валю-шенко (он уже знал: его фамилию франки произносят почти правильно, только делят надвое и перекраивают ударениями) пошёл на посадку.

Если смотреть на карту, то Кергелен похож на старую очумевшую черепаху, у которой сорвало панцирь – или он сам откинулся, этакий черепахо-кабриолет с откидывающимся верхом, – и оттуда полезла прорва мелких безмозглых зверюшек. Купаться в океане. Потому что лето. Лето – это такое время года, когда надо купаться. Хотя бы один раз, пусть даже на пляже абсурда у бастионов Петропавловки, если не успеваешь выбраться за город, к озёрам. Сам Антон тоже влип однажды в такое безобразие, мать привела, ещё кремом от загара намазала, не открутиться было, хотя ведь – здоровый балбес, семь лет почти, ну, шесть с половиной, а пришлось, как последнему ясельнику, в трусиках с синими чебурашками, в самом центре города, только что не с совочком… В общем, когда в полдень шарахнула пушка, он чуть со стыда не помер.

Наверное, аборигены тоже считают своим долгом один раз в году, летом, искупаться в океане. Наверное, они долго прыгают через костёр, поют песни и набираются смелости. Потом разбегаются, плюхаются в воду и свечкой вылетают обратно. Потому что это Кергелен. А на Кергелене купаться для удовольствия могут только тюлени и пингвины. Что они, кстати, и делают.

Но с высокого подлёта никакой черепахи не увидишь. Жалко. Видишь много чёрно-красных булыжников в серо-синей воде, подёрнутых ради праздника не сплошным белым, а лишайно-зелёным; а вот вулкан – он круглый год белый, этот спящий вулкан, и ещё чуть голубоватый ледник на том месте, где у черепахи было бы брюхо, глетчер Кука называется, – а потом булыжники превращаются в острова и полуострова, вулкан закрывает четверть обзора, это один из секторов захода на полосу – с юго-запада, тогда вулкан остаётся слева. А можно не выхренариваться и зайти с океана прямо на космодром, это почти без всяких красот и видов, одни только озёра, их тут миллион – зато по курсу чисто и лишь единожды встряхнёт в узкой полоске прибрежных турбуленций.

Добро пожаловать на Кергелен, на аварийную площадку «Курбэ»! Земля обетованная для всех поломавшихся и подбитых. Юг Индийского океана, и на тысячи километров вокруг – единственная суша. Даже когда в небе всё спокойно – семь-восемь аварийных посадок в неделю. Это в среднем. Бывает меньше, зато за один только вчерашний день – четырнадцать. Ну, так сложилось…

Полосы хорошие, широкие, числом шесть – этаких два скрещённых веера. Те полосы, которые вдоль дующего сейчас ветра, – высвечиваются. А ветры здесь… В конце полос ловушки из сетей и лёгких барьеров. Всё правильно.

Вчера утром сюда сел Петька. "Выполняя очередной патрульный полёт, не рассчитал время выхода из визибл-режима и попал под ментальный удар…" Свободные не орут теперь без передышки, а составляют случайный график на сутки вперёд. Графики эти раздаются пилотам. Но визибл – это хитрая штука, и время в нем течёт не так, как без него. Смотришь на часы и иной раз ничего не понимаешь…

Если бы Пётр вернулся в Пулково в тот же день, сегодня вылетел бы Ванька. Но всё получилось с первого раза.

Интересно только – что именно получилось?

"Площадка Курбэ, – отстучал он. – Я «Квадрат-три», прошу посадки".

"Садитесь, «Квадрат-три». Ваша полоса два-два, следите за световой сигнализацией".

Полоса 2/2 тут же засветилась ещё сильнее, по ней побежали волны. Антон вывел на неё свой довольно тяжёлый «Аист», выпустил крылья и передний аэродинамический стабилизатор, чуть прижал машину к земле, выровнял – и стал снижаться.

Тряхнуло, потом тряхнуло ещё, покрепче. Ветер. Это "ревущие сороковые". Он не стал оглядываться на пассажиров.

Это вам Кергелен, а не Гавайи.

Ну, пилот…

Он тщательно промахнулся мимо начала полосы – метров на двести. Потом будто бы испугался, стал прижиматься. Неизбежно качнуло, «Аиста» всегда качает, если его прижимать, он этого не любит – потому что на самом-то деле «Аист» сам садится, надо ему просто показать, куда. А если его прижимать, он взбрыкивает. Но даже и тогда можно по-хорошему – отпусти машину, она выровняется сама и сама сядет. В крайнем случае, уходи на новый круг. Но Антону-то нужно было другое…

Прости меня, птица.

Он перевёл движок в реверс. Корабль зарылся носом, чиркнул по полосе правым крылом, шасси завизжало, из-под передних посадочных гравигенов полетела бетонная крошка… Юз, парировать слишком сильно и резко, занесло в другую сторону, пусть теперь развернёт, вот так… а теперь вырубим всё к чертям, и лови нас сетями…

Крыло задралось почти вертикально вверх. Конец его был измочален.

– А-а-ай!.. – тихонько пискнула позади док Римма.

Звонкие хлопки – это начали лопаться пустотелые барьеры в конце полосы. Пок-пок-пок-пок-пок! А потом тягучий рывок, рывок, рывок – сети. Скррррежет… И всё. Тишина и неподвижность.

– Прошу пассажиров не покидать своих мест до подачи трапа и красной ковровой дорожки, – сказал Антон. Голос его немножко прыгал. – Экипаж тепло прощается с вами, вёл передачу автопилот… автопилот… автопилот…

Сзади зааплодировали.

Исса протиснулся вперёд, потрепал Антона по плечу, сел обратно. Говорить не по сценарию – нельзя было. На всякий случай. Думать тоже.

Антон откинул фонарь пилотской кабины и разблокировал дверь пассажирского отсека. Ветер – солёный, густой, мокрый, – ударил в лицо, полез за воротник. Натянутые сети гудели, искалеченное крыло «Аиста» покачивалось, скрипя.

На полосу выезжали, воя далёкими сиренами, пожарные машины.

Антон отстучал по рации:

"Я «Квадрат-три», все живы".

"Вас понял", – ответил радист базы и отключился.