Маньяк из Сосновки на какое-то время отвлек меня от этих безрадостных раздумий. В первые дни после разговора со Свибловым я вообще не могла думать ни о чем другом. Были моменты, когда мне казалось, что дело сделано и можно наконец выбросить конверт с фотографиями… Хотя нет, как можно выбросить такое — вдруг попадется кому-нибудь на глаза?.. Тогда сжечь. Да-да, сжечь. Или вернуть Свиблову. Да, это лучше всего — вернуть Свиблову. Вернуть со словами:

— Готово, товарищ старший лейтенант. Мерзавец уничтожен и уже не навредит никому. Сдох, откинулся, сыграл в ящик Его переехал автобус. Он поскользнулся на банановой кожуре и упал виском на удачно торчащий штырь. С ним случился обширный инсульт. У него в квартире взорвался газ. В ванну упала электробритва, подонок потерял сознание и утонул. Или того лучше: убийцу прирезали малолетние хулиганы — хотели попугать, приставили ножик к артерии, а он возьми да и дернись…

Я изобретала десятки самых разнообразных способов: что-то упадет сверху, кто-то толкнет на платформе, где-то…

— Саша! Саша!

— А?! Что?

— Где ты витаешь? — удивленно говорила Зиночка. — Я уже пять минут не могу до тебя докричаться. Подержи мне шерсть… Ага, вот так

Я послушно распяливала руки с шерстяным мотком. Так, на чем мы остановились? А! Где-то ударит током, куда-то провалится нога…

— Саша! Саша!

— А?! Что?

— Я уже смотала, можешь опустить руки… — Зиночка озабоченно заглядывала мне в лицо. — Ты здорова ли, мать? Все в порядке?

— Ага, в порядке… — рассеянно отвечала я.

Ага, в порядке? Какой «порядок» и какое «ага»… Уже час спустя я вдруг проникалась уверенностью, что у меня ничего не вышло. Тогда я хватала сумочку и, запершись в туалетной кабинке, доставала проклятые фотографии, чтобы в сотый, двухсотый, пятисотый раз впитав в себя заряд ужаса и ненависти, прошипеть в адрес неизвестного душегуба свою убойную формулу:

— Сдохни!.. Сдохни!.. Сдохни!..

Свиблов, как назло, не звонил: наверно, обиделся. И поделом мне — нечего рычать на людей. Уж если меня так корячит, то каково ему, ведущему это дело? С другой стороны, если нет звонка, то ничего не произошло. А если ничего не произошло, то есть надежда, что у меня действительно получилось! Получилось! Ну конечно, получилось! Мерзавец уничтожен и уже не навредит никому. Сдох, откинулся, сыграл в ящик. Его переехал автобус. Он поскользнулся на банановой кожуре и упал виском…

— Саша! Саша!

— А?! Что?..

Через две недели я не выдержала и сама набрала номер Свиблова.

— Боюсь сглазить, потому и не звоню, — ответил он на мой вопрос. — Пока всё вроде тип-топ. Уже третья неделя идет, как все тихо. Раньше-то выходил на охоту в среднем раз в пять дней. Так что, похоже, тьфу-тьфу-тьфу, сработало. Постучите по деревяшке, Саша. Или вы, как нечистая сила, по деревяшке не стучите и в черных кошек не верите?

— Очень смешно, — сказала я. — Значит, фотографии больше не нужны? Вы можете их забрать?

— Заберу недельки через три, если так и продолжится, — пообещал он. — И не только заберу. Тут уже вам положена награда посущественней, чем сто грамм рислинга в мороженице. Вплоть до ордена. Шутка ли — такое дело закрыть!

— Служу Советскому Союзу! — отрапортовала я. — Только орден мне ни к чему, Сережа. Мне бы в Прагу съездить. Поможете? В качестве награды посущественней.

— К этому вашему чеху? — спросил Свиблов после непродолжительного молчания. — Хорошо, попробую поговорить с начальством.

— Спасибо!

— Подождите, подождите, — остановил меня он. — Еще рано праздновать. Возможно, мы торопимся с выводами. Возможно, ему просто мешает большое количество постовых. Я ведь туда нагнал уйму людей: милиция, дружинники, местные добровольцы. Дежурят на каждой аллее.

— Вот пусть и дежурят! — весело откликнулась я. — Порядку больше, природа целее… Эх, Сережа, знали бы вы, как мне сейчас полегчало! А с Прагой так и вовсе именины сердца.

— Вам же сказано: подождите радоваться. А дежурных придется рано или поздно снимать. Никто не даст мне долго держать такое количество народу на одном объекте. В общем, созвонимся через три недели. Пока!

Я повесила трубку в превосходнейшем расположении духа, предвкушая, как расскажу Сатеку о нашей предстоящей встрече. Что ни говори, а бывают в профессии киллера и чрезвычайно приятные моменты.

Мы перезванивались со Святым Сатурнином каждую неделю. Разговоры были длинными, большей частью ни о чем: повседневные новости, обычная болтовня, смешки, междометия, нам одним понятные шутки и просто дыхание в трубке. Но главное содержание находилось между всем этим — не выразимое в словах, но исполненное того напряженного, наэлектризованного томления, какое возможно лишь между двумя отчаянно тянущимися друг к другу человеческими телами. По-моему, это одинаково удивляло нас обоих: как-никак, прошел почти год с момента нашего расставания. Неужели заряд тех двух сумасшедших дней в пустом здании городской школы способен сохраняться так долго, ничуть не теряя энергии, а, кажется, лишь накапливая дополнительные мегаватты? Существуют ли в мире другие такие аккумуляторы?

— Мне отказали в путевке, — грустно сообщал Сатек, — но я тут же подал новое заваление…

— Заявление, милый, — поправляла я. — Завалением оно станет, когда получишь ответ.

— Если они снова откажут, я перейду границу нелегалом, — говорил он.

— Ты что! — пугалась я. — Перестань так шутить. А то товарищи, которые сейчас слушают наш разговор, могут неправильно понять…

— Товарищи слушатели! — подхватывал Сатек — Пожалуйста, поймите меня правильно: я не могу жить без этой девушки. Пустите меня к ней, товарищи!

Так или примерно так мы с ним и общались, заметно пополняя доходную статью телефонных служб по обе стороны советско-чехословацкой границы. После разговора со Свибловым я сказала Сатеку, что, вполне возможно, меня скоро премируют поездкой в Прагу.

— С чего это вдруг? — удивился он. — Ты ведь всего четвертый месяц работаешь…

— Да так, есть один проект… — уклончиво ответила я. — Не спрашивай, это секрет. Но есть и плохая новость: я не смогу звонить тебе так часто, как прежде, — нужно подкопить денег на путевку…

Недели тянулись медленно, как будто вмещали теперь не семь дней, а все двадцать. В конце июля Грачев попросил всех задержаться после работы и устроил собрание.

— Вы, конечно, слышали о новом постановлении? — завлаб взял газету и прочитал вслух: — «Об усилении работы по укреплению социалистической дисциплины труда».

— Слышали, слышали, — откликнулся Троепольский. — Завязывай, Грачев, у людей тут дети по лавкам сидят, плачут, кашки просят. Рабочее время уже пять минут как закончилось. Дзынь-дзынь!

— Слышали, но не читали, — с нажимом продолжил Грачев. — Иначе не последовало бы такого вопроса. Потому что здесь прямо говорится о необходимости проводить различные собрания в нерабочее время. А кроме того… кроме того, есть тут слова, относящиеся непосредственно ко мне, заведующему этой лабораторией. Вот, я зачитаю: «Неспособность руководителя обеспечить надлежащую дисциплину труда на полученном участке работы должна расцениваться как несоответствие занимаемой должности». Всем понятно, что это значит?