— Жаль, — сказал он. — Съели бы здесь. А теперь пропадет. Зачерствеет за полмесяца.

— Какие полмесяца?

Лейтенант сочувственно вздохнул:

— Новый порядок, подруга. Тунеядцев оформляем на пятнашку. Извини. Приказ начальства… — Он ткнул ручкой в потолок и неодобрительно покрутил головой. — Ладно, давай, выкладывай. Что там у тебя в карманах.

Я стала выворачивать карманы. Происходящее было настолько нелепо и неправдоподобно, что мне даже показалось, будто перед столом лейтенанта стоит какая-то другая Саша Романова. Она стоит и выворачивает карманы, а я смотрю со стороны и) недоверчиво цокаю языком: быть, мол, такого не может. Вот она достает кошелек, перчатки, платочек, несколько медных монет, записную книжку… Записную книжку!

— Товарищ лейтенант, позвольте мне позвонить. Ну пожалуйста, очень прошу. У меня ж дома с ума сойдут, пожалуйста…

Я канючила так, что чуть и впрямь не заплакала. Лейтенант снова вздохнул и подвинул ко мне телефон.

— Ладно, давай, только быстро. Три минуты. Номер оперуполномоченного Сергея Свиблова был записан где и положено, на букве «С».

— Ты что, домашний телефон на память не знаешь?

— Это мамин, рабочий. Недавно сменился… — успокоила я лейтенанта.

Только бы он был на месте… только бы он был на месте…

— Алло.

— Сережа? Это Саша Романова, — выпалила я.

— Я звоню из отделения милиции, и мне нужна ваша помощь. Срочно.

— Где именно? — спросил он после секундной задержки.

— На улице Красной Конницы.

— Буду через четверть часа, — сказал Свиблов и разъединился.

Я осторожно положила трубку на рычаг.

— Спасибо, товарищ лейтенант. Видите, даже трех минут не понадобилось…

Мой рыбьеглазый опер прибыл в отделение даже немного раньше, чем обещал. Он сунул под нос дежурному свою красную книжечку и, едва скользнув взглядом по решетке «обезьянника», проследовал прямиком в кабинет начальника. А еще три минуты спустя туда же привели меня. В большой комнате рядом с большим столом стоял навытяжку капитан милиции; чуть дальше, возле окна, виновато переминался усталый лейтенант. Сидел только Сережа, зато сидел основательно, со вкусом, положив ногу на ногу и покачивая знакомым ботинком. Увидев меня, он тоже поднялся со стула.

— Я ее забираю. Где протокол?

Лейтенант протянул Свиблову листок, который Сережа немедленно скомкал и сунул в карман.

— Пойдемте, Романова.

— Сергей Владимирович, — сказала я, — можно вас на минуточку?

Мы отошли в угол комнаты.

— Сережа, со мной еще трое.

Он вытаращил на меня свои судачьи глаза.

— Какие трое? Вы что, все отделение намерены отсюда вытащить?

— Сережа, так не пойдет, — прошептала я по возможности твердо. — Эти трое тоже из лаборатории. Нас взяли вместе. Вы понимаете, как это будет выглядеть, если выпустят только меня? По-моему, ваш же начальник особо просил соблюдать секретность. Или я ошибаюсь?

Свиблов подумал и повернулся к ментам.

— Придется выпустить и остальных.

— Всех? — с готовностью вскинулся капитан. — Сколько их там, Костин?

— Девятнадцать, — отозвался лейтенант.

В его устремленном на меня взгляде уже не было прежнего сочувствия. Скорее брезгливость.

— Девятнадцать ни к чему, — с царственным великодушием ответил Сережа. — Хватит тех троих, которые были с нею. Романова, фамилии.

— Смирнова, Троепольский, Беровин.

— Вот их, — подтвердил Свиблов.

— И протоколы, — напомнила я.

— Протоколы принесете мне. Всё, Романова?

— Всё. Я пойду назад в камеру?

Сережа кивнул.

— Верните ее пока в камеру. Выпустите всех четверых через десять минут после моего ухода. Скажете, что на первый раз милиция ограничивается предупреждением. Исполняйте.

Нас отпустили полчаса спустя. Причина задержки обнаружилась позже, когда стали открывать бутылки «портвейна высшего качества»: в одной из них, вскрытой и потом на скорую руку закупоренной, оказалась вода. Зато четыре кило Зиночкиных сосисок в целлофане остались нетронутыми — как и наши четыре научно-производственные карьеры.

Он позвонил в июне. Уже несколько месяцев после беседы с седовласым полковником я брала телефонную трубку с опасением: а вдруг вызовут и потребуют что-нибудь этакое…

— Алло, — осторожно сказала я.

— Алло, императорка?

Мое сердце рухнуло в пятки, а затем подпрыгнуло вверх и заколотилось где-то у горла, мешая дыханию. Я и думать не думала, что так жду этого звонка.

— Алло, императорка? Александра? — повторил Сатек.

Я судорожно сглотнула и попробовала ответить, но вышло что-то нечленораздельное.

— Наверно, плохо со связью, — предположил он. — Я перезвоню.

— Алло! Алло! — завопила я, до смерти перепугавшись, что он сейчас повесит трубку.

— Ты меня слышишь? — спросил он. — Алло! Алло! Нечеловеческим усилием воли я оттолкнула сердце от горла и прохрипела:

— Алло… алло…

Он немного помолчал.

— Алло, — повторила я.

— Эй, императорка, — голос Сатека звучал с оттенком нетерпения. — Даже если допустим, что ты забыла другие слова, кроме «алло», я все равно готов слушать тебя всю вечность.

— Привет, Святой Сатурнин.

— Ну, слава богу, — обрадовался он. — Уже какая-то беседа. Привет.

— Почему ты так долго не звонил?

Сатек озадаченно хмыкнул.

— Почему я не звонил? Ты на серьезе задаешь этот вопрос? Если я правильно помню, ты хотела выйти замуж за этого твоего Лыску.

— Лоську.

— Неважно. Важно, что не за меня.

— Ты не предлагал.

— Ты не разрешала мне таких возможностей.

— Не давала.

— Ну, а я что говорю?

— Ты сказал: «Не разрешала возможностей». По-русски говорят: «Не давала мне такой возможности».

Он ответил сердитым молчанием.

— Не злись, милый, — сказала я. — Я не собиралась учить тебя русскому языку. Просто я так рада тебя слышать, что плохо соображаю. Извини.

— Скажи это еще раз, — попросил он.

— Я плохо соображаю, извини.

— Нет, не это! Скажи то, как ты меня назвала.

— Милый.

— Еще!