С громким треском пес сломал руку в локте. Две сломанные кости и рука с почерневшими ногтями стали его наградой. Бродячее животное со всех ног бросилось в пустыню, свирепо рыча иа других собак, которые ринулись на него, отрывая от руки куски высохшей плоти.

Семеркет увидел, как другие мальчики-сторожа появились из дома, чтобы снова закопать женщину в груды соды. Ее родственники (если таковые имеются) никогда не узнают, что она лишилась руки, потому что бальзамировщики Дома Очищения снабдят ее глиняной или, возможно, вырезанной должным образом рукой из пальмовой древесины. Под тугими пеленами никто не сможет отличить подделку.

Прибывший вернулся в приемную, чтобы подождать Метуфера на шаткой скамье. Жара вкупе с тошнотворными запахами порождали нечто вроде одуряющих паров. Пока Семеркет ждал появления вспарывателя, веки его начали сами собой опускаться, и вскоре он перестал замечать вездесущее тягучее жужжание черных мух, лениво летавших вокруг.

Смех в отдалении, перешедший в лающий кашель, взорвался у него в голове.

— Клянусь сверкающим красным членом Анубиса, это Семеркет! Сколько лет не виделись!

Лающий кашель наполнил сумрачный зал. Семеркет проснулся, чуть не подавившись, когда блуждающая ка, сущность тела, вернулась к нему. Спокойно открыв глаза, он посмотрел на Метуфера, своего старого друга и наставника.

— Но ты здесь, — продолжал старик. — Храпишь в моем доме, тогда как я ожидал увидеть тебя бодрствующим и удивленным, что я еще жив!

Метуфер был невероятно тучен. Хотя с тех пор, как они виделись в последний раз, прошло десять лет, Семеркета удивило, как мало изменился вспарыватель. Его руки и вправду чуть тряслись, голос казался слегка ворчливым, по Семеркет подивился, увидев, что ни одна морщинка не пробороздила его лицо.

— Метуфер. — Семеркет обнял друга, насколько хватило рук. — Ты хорошо выглядишь.

Старый жрец закинул голову и засмеялся, что снова заставило его зайтись в жестоком кашле.

— Никогда… в жизни… не чувствовал… себя лучше, — ухитрился выдавить старик в промежутках между приступами кашля.

Сколько Семеркет знал Метуфера, тот всегда кашлял. Он говорил, что сода раздражает его легкие. Но если кашель и мешал выражаться ясно, то каким-то образом обострил умственные способности. Вообще-то, Метуфер считался в Доме Очищения кем-то вроде оракула — как из-за своего ума, так и благодаря искусному обращению с базальтовым кинжалом. По этой причине его и назначали вспарывателем.

В этот момент на Метуфера как раз и нашло пророческое вдохновение. Рассматривая Семеркета, он перестал смеяться.

— Тебя что-то беспокоит, — заметил он. Уголки рта старика опустились. — Но если память мне не изменяет, в этом нет ничего нового. Ты всегда был угрюмым юношей.

— Меня привела сюда беда, Метуфер, — ответил Семеркет. — Жрица мертва. Если это убийство, я должен найти убийцу.

— Итак, ты снова стал чиновником… чиновником в…

Старик схватился за бок и согнулся пополам, чтобы перевести дыхание.

— В Канцелярии Расследований и Тайн, — закончил за него Семеркет. — Меня назначил министр Тох.

Он приподнял свою накидку и показал значок с символом министра, висящий у него на шее на длинной цепи из яшмовых бусин.

— Первым делом я должен решить, была ли смерть жрицы простой случайностью, — сказал чиновник. — Ее тело найдено в Ниле. Она просто могла утонуть. А раны могли нанести и крокодилы, и, может быть, уже после ее смерти. Я этого не знаю. Мне известно, Метуфер, что ты можешь слышать то, что говорят мертвые, притом, намного позже того, как их губы перестают шевелиться.

— Вот неожиданное совпадение, — ответил Метуфер. — Тело Хетефры сейчас здесь, в содовой ванне, как предписывают традиции. Я как раз собирался вскрыть ее, когда ты пришел. Пойдем, поможешь мне, как в прежние времена.

Комната, куда Семеркет последовал за Метуфером, оказалась самой большой в храмовом комплексе. Как и остальные помещения, ее освещал мрачноватый свет факелов. Большой пруд, наполненной нильской водой, окрашенной желтой содой, занимал большую часть зала. Тут чиновнику снова пришлось вытащить свой мешочек с кедровыми стружками, потому что запах разлагающейся плоти сменился резкими ароматами смолы можжевельника и лавра.

За прудом аккуратными рядами стояли большие каменные столы, на которых лежали тела на разных стадиях очищения. Мальчики, пробудившись от дневного сна, снова начали мести пол, поливая его из кувшинов водой. Это было необходимо: стоки со столов-алтарей непрерывно изливали на пол потоки жидкости из мертвых. Другие мальчишки несли корзины с содой и сыпали ее на пол, что помогало впитывать стекающую влагу.

Метуфер подошел к свободному столу и приказал принести на него тело Хетефры. Человек, которому был отдан приказ, схватил шест с большим бронзовым крюком на конце и начал тыкать в мутной воде. Он одно за другим подтаскивал тела к поверхности, цепляя их за подбородок, чтобы рассмотреть в тусклом свете. Черные глаза Семеркета внимательно следили за его действиями.

— Вот! — сказал Семеркет, когда тело старухи показалось на поверхности.

Он инстинктивно понял, что это Хетефра. Чиновник мысленно рисовал ее образ с тех пор, как ему поручили расследование, и почувствовал некий толчок при виде трупа. Хотя он когда-то работал в Доме Очищения и знал, чего ожидать, он, тем не менее, воображал себе живое существо, а не бедный резиновый кусок плоти, который взгромоздили на стол. Потом Семеркет заметил зияющий разрез на горле — чистый, как рана, которую наносят жрецы во время священных жертвоприношений. Никакой крокодил не смог бы сделать такой разрез.

И все-таки оставался шанс, что Хетефра искалечена уже после смерти. На этот вопрос тоже следовало найти ответ.

Но Семеркет был исполнен печальной уверенности: рана нанесена еще при жизни.

Метуфер и три его помощника исчезли в передней и вернулись в масках Анубиса, шакалоголового бога. Вспарыватель держал сверкающий базальтовый нож, прекрасно отполированные края ловили скудный свет. Бормоча последнюю молитву прощения, он резко всадил нож в бок Хетефры и рассек тело.

Быстро, как птичник разделывает на рынке утенка, вспарыватель сделал длинный бескровный надрез. Семеркет вздрогнул, удивившись, что после всех прошедших лет закалка исчезла. Когда Метуфер погрузил нож в бок трупа, чиновник почувствовал, как желудок непроизвольно содрогнулся, и молча укротил его, словно внутренности — это всего лишь непослушная собака. И все-таки на лбу выступила легкая испарина.

Когда Метуфер, наконец, опустил нож, другой жрец Анубиса начал завывать, подняв руки в притворной ярости и горе. На архаическом языке они стали гнать неуклюжего Метуфера из комнаты, сыпля криками и проклятиями, произнося фразы, которые говорились тысячи лет в момент ритуального «повторного убийства». Покидая комнату вспарыватель украдкой велел одному из мальчиков принести Семеркету коробку.