— Постойте! Минуточку! Я же видел труп полковника, это было… Капитан, подождите!

Напрасно он это сказал. Джип, накренившись, мчится через внутренний двор, а капрал Бучалик бежит вдогонку. У ворот препирательства возобновляются.

— Сержант Хьюз, случилось нечто непредвиденное. Немедленно откройте ворота! Как только я уеду, позаботьтесь о том, чтобы они были закрыты, и обратитесь к майору Леви за дальнейшими распоряжениями.

Сержант принимается отпирать ворота, но с самого начала его гложут сомнения. Потом подбегает Бучалик. Он так взбешен и взволнован, что первым делом начинает орать на Хьюза по-польски. Хьюз совершенно обескуражен. Он явно колеблется. Распахивать ворота перед моим джипом он не намерен.

— Лучше утрясти этот вопрос с майором Леви, сэр. Кажется, у нас небольшое недоразумение.

Тяжело вздохнув, я вылезаю из джипа и подхожу к сержанту Хьюзу. Я сую ему в руки клочок бумаги — это повестка дня совещания по безопасности. Потом, пока он ломает над ней голову, я в него стреляю. Бучалик зайцем скачет по направлению к караульному помещению. С ним я возиться не намерен. Зато принимаюсь возиться с массивными воротами и открываю одну половину. Мне уже целую вечность не приходилось самому сидеть за рулем, и рычаг переключения передач слушается с трудом. Машина, накренившись, ползет вперед и слегка задевает за вторую половину ворот. Вот я снова в джипе и направляюсь в глубь пустыни.

В воздухе свистят камни, вылетающие из-под колес. Как я уже сказал, на полмили вокруг форта — изрытая колеями каменистая почва. Такого рода почву с мелким камнем мы называем «рег». Джип, подпрыгивая, преодолевает выбоины, и зубы выстукивают во рту барабанную дробь, но по такому грунту можно двигаться быстро. Кажется, я еду на север. Фары не включаю. Через несколько минут я оказываюсь в местности, которая уже ближе к представлению большинства людей о настоящей пустыне. От форта, скрещиваясь и перекрещиваясь, тянутся во все стороны по затвердевшему песку глубокие колеи — следы, оставленные грузовиками. Если возможно, при езде по пустыне обычно стараются двигаться по старому следу, но если колея делается слишком глубокой, возникает опасность, что центральный гребень повредит поддон картера. Так прокладывается новая колея, а потом еще одна. Глядя в зеркало джипа, я вижу, что на стенах форта уже зажглись прожекторы, но так далеко их свет не проникает, к тому же я все еще еду с выключенными фарами. Кажется, организовать погоню пока не пытаются. Наверно, утром поднимут в воздух самолеты-корректировщики. Это не к спеху. Сейчас они отправят телеграмму в Лагуат. Капрал Бучалик, похоже, решил, что я был одним из пострадавших в перестрелке во время совещания по безопасности. Что же все-таки там у них происходит?

Я направляюсь на север, к Средиземному морю. Можно, конечно, вести машину, ориентируясь по звездам. Найти Большую Медведицу, после чего нетрудно установить местонахождение Полярной звезды. Это возможно, однако при быстрой, нервной езде все звезды кажутся мне одинаковыми. Стоит мне только решить, что я уже засек эту треклятую путеводную звездочку, как джип начинает с глухим стуком дергаться на новых выбоинах. Поэтому я определяю направление, попросту полагаясь на интуицию. На север — но зачем? Я себя не обманываю. Утром начнется преследование, и меня найдут. Я уже почти покойник. Все, чего я добился, все, что у меня в жизни осталось, — это ночная езда по пустыне. Капитан Филипп Руссель — покойник, зомби.

В течение следующих двух часов дела идут неплохо. Через час кончается бензин, но есть еще канистра сзади. Потом изрытый колеями грунт сменяется чем-то другим — судя по атмосфере местности, я въезжаю в район песков, приближаюсь к границам Больших Восточных песчаных массивов.

Жутковато ехать в кромешной тьме, среди вздымающихся волнами высоких, змеистых дюн, не видя их, но зная, что они никуда не делись. Чувствуя, как джип, едва не опрокидываясь, кренится и скребется на ходу о песок. Я крепко держусь за баранку и молюсь, чтобы скорее наступил рассвет, но до него мы так и не дотягиваем. Поднявшись, наверно, на четырехсотый (наш с джипом) гребень, который внезапно начинает осыпаться, я сильно ударяю ногой по педали акселератора, но уже поздно. Колеса беспомощно вращаются в песке. Так, конечно, нельзя, но после нескольких осторожных попыток выехать из образовавшегося наноса я отказываюсь от всех попыток проявлять осторожность и сильно жму ногой на акселератор, все глубже и глубже зарывая колеса в песок. Потом опускаю голову на руль и начинаю ждать рассвета.

Когда я просыпаюсь, солнце исполняет у меня на лице огненный танец. Оно уже почти в зените, и лучшее для путешествия время дня я упустил. В подобных случаях, если, к примеру, заглох мотор, ни при каких обстоятельствах нельзя бросать машину, иначе надежды на спасение никакой. Я готовлюсь бросить джип. Отвинчиваю компас от коробки передач и с трудом засовываю увесистый прибор в один из карманов. Потом шарю под сиденьем в поисках фляжек с водой. Ну и говно этот Бучалик! Во всех автомобилях всегда должны быть наполненные фляжки, но в этом их нет. Правда, есть еще вода для заливки в радиатор. Я надолго прикладываюсь к канистре. На вкус вода отвратительна, и я чувствую ржавчину на зубах, но ржавчина успокаивает. Значит, я пью не ядовитую антикоррозионную жидкость. Я выпиваю почти весь литр, но тут ничего не поделаешь. Оставшуюся воду выплескиваю на себя.

Стоя на том, что осталось от гребня дюны, я без особого энтузиазма принимаюсь забрасывать джип песком, но вскоре бросаю это дело и пешком направляюсь на север. Скоро зима, но в полдень по — прежнему, наверно, не меньше ста градусов по Фаренгейту. В сущности, я не преследую никакой цели, кроме как уйти подальше от джипа, от той его части, что еще видна. Я сам волен выбирать себе смерть. Шансы засечь меня с воздуха невелики. Даже тому, кто хочет быть спасенным, трудно привлечь внимание самолета-корректировщика. Эти «Пайпер кабы» рассчитаны только на боковой обзор поверхности земли. Но даже если меня обнаружат, разве сможет самолет найти место для посадки среди этих громадных сыпучих дюн? Дважды в течение дня я слышу в воздухе слабый гул, бросаюсь на землю и зарываюсь в обжигающий песок. Ничего не происходит. В этих краях звуки распространяются на очень большое расстояние, но увидеть самолет невозможно.

Прекрасная Франция, единая и неделимая от Дюнкерка до Таманрассета. Франция — это страна, две части которой соединяет Средиземное море. Шагая по этим сыпучим, волнистым дюнам, выгоревшим до белизны на полуденном солнце, я искренне радуюсь тому, что прогуливаюсь по французской метрополии. Вон там, слева, можно было бы увидеть ратушу, табачный киоск, парочку кафешек и нескольких стариков, играющих во время обеденного перерыва в шары, — но вид заслоняет огромная песчаная дюна. А прямо впереди, там, куда я сейчас иду, вне всяких сомнений, расположен виноградник и бригада рабочих чистит канаву. Как жаль, что песчаная дюна чуть меньших размеров заслоняет вид! Куда ни глянь, куда ни повернись — всюду прекрасная, чудесная, процветающая, беспокойная Франция. Весь этот песок заслоняет ее, и она скрыта от взора, но она существует. Наши законодатели и картографы утверждают, что она существует, значит, скорее всего, так и есть. Я должен взять себя в руки.