– А, Мефистофель, как ты считаешь?

У него на морде, там, где росли усы, пробивалась седина, и в переводе на человеческий возраст ему было уже за девяносто, он прожил довольно легкую и сытую жизнь, поэтому вся его кошачья стариковская мудрость сводилась к тому, чтобы правильно угадывать хозяйские настроения и интонации в голосе. Быть приятным компаньоном – большего от него и не требуется. И за все свои «человеческие девяносто» он научился различать в голосе малейшие оттенки. К этому возрасту его зрение, как и обоняние, сильно ухудшились, а вот слух оставался по-прежнему острым. Вот и сейчас Мефистофель различил по едва заметной интонации, что вопрос, который очень часто звучал как риторический (хозяйская привычка – «советоваться» с ним по любому поводу!), на этот раз прозвучал так, словно от него действительно ждали ответа. И он тихонечко мяукнул, явив умильному взору, обращенному на него, нежный розовый язык и нёбо.

– Ты моя умница! – последовала тут же похвала, и Мефистофель с чувством выполненного долга вновь прикрыл глаза.

– Спишь? Ну, спи, спи. А я тебе расскажу историю дальше…

День тот был похож на начало конца света: ветер поднялся такой, что не просто деревья гнул, вырывал их с корнем, словно щепки, избы едва по бревнышкам не разбирал. А в трубе уж выл, как тысяча раззадоренных чертей. Мрак, свист, шум, сам дьявол гуляет и потешается. И к ночи буря не стихла, только разыгралась. Смешалось все, где небо, где земля – не разобрать, все завертело в снежном буране. Занесет дом снегом к утру по самую макушку как пить дать. Много бедствий натворит эта буря: крыши сорвет, заборы поломает, трубы снесет. Случайному путнику в эту ночь – смерть. Даже звери затаились в логовах и норах, пережидают. А у Ивана своя буря в душе: уходит Марфонька, лежит, вытянувшись, на лавке, дышит еле-еле, горячечный румянец спал с ее лица, которое белым стало, словно снег. Уже не шепчет Марфа неразборчивые слова в огневице, молчит и даже не стонет, видимо чует свой конец. Обманул чернокнижник! Зубы заговорил, вырвал обещание хоть душу взамен отдать, а сам ни пальцами не прищелкнул. Уже три дня миновало, а нет ни ответа от него, ни жене молодой улучшений.

– Марфонька, может, воды тебе, милая?

Молчит, будто не слышит, только тихонечко вздымается ее грудь, а дыхания самого и не различить. Худо, худо, подкралась беда, не уходит. Стоит, проклятущая, у изголовья, саван белый в костлявых руках протягивает, укрыть им желает молодую красавицу. Нет, не отдаст Иван любимую ей, сам рядом ляжет. Прижался щекой к щеке Марфы, обнял дорогую жену руками. И вдруг почудился Неторопову сквозь завывание ветра в трубе стук, будто об окно что-то ударилось. Вздрогнул, оглянулся Иван. Нет, ничего нет. Белым-бело за окном, кружит метель. Отвернулся, а звук вновь повторился, на этот раз уже сильней. Опять оглянулся Неторопов и различил за окном темное пятно. И стук вновь повторился, на этот раз уже методичный, как у дятла. Путник какой заблудился и просится на ночлег? Или птица какая? Только какая ж птица в такую непогоду! А если и так, то неспроста, к покойнику. Кыш, кыш отсюда! Иван замахал руками, да только птицу это не испугало. Темное пятно обрело более четкие очертания, Иван пригляделся и увидел, что это ворон – бьет в окно крепким клювом, следит за Нетороповым круглым глазом. У Ивана от этого птичьего, а будто человечьего взгляда по спине вдруг прошел озноб. Колдун прислал слугу за ним? «Приди, что бы ни случалось», – вспомнились ему слова чернокнижника. Он нерешительно оглянулся на лежащую на лавке жену, затем перевел взгляд на окно. Птицы больше не было. Померещилось? Сердце зашлось в тревожном ритме. Как быть? Бросить Марфу одну и идти к колдуну? Но ведь это верная гибель – добираться так далеко в суровую непогоду. Ай не он ли недавно клялся умереть вместе с женой?

– Я приду скоро, – прошептал он и поцеловал жену в горячий лоб. Оставил рядом с лавкой попить, если Марфа придет в себя, торопливо завернулся в одежды и вышел на улицу.

Светопреставление, ад, конец света. Сильный ветер так и норовит сбить с ног. Брать лошадь с санями или так и идти пешком? Путь неблизкий, да и торопится он. Более не сомневаясь, Иван запряг лошадь, выехал со двора и припустил сквозь метель что было мочи, подхлестываемый каким-то горячим отчаянием и непонятно откуда взявшейся уверенностью, что доберется до нужного места, не сбившись с пути. Когда он уже подъезжал к лесу, с самой крайней ели сорвалась черная птица, покружила над санями с громким карканьем и полетела впереди лошади. И буря ей была нипочем – летела себе и летела, то пропадая из виду, то вновь появляясь. Чудеса, да и только.

– Ну, веди меня к хозяину, – крикнул сквозь ветер Иван и подстегнул лошадь. Раз позвал его колдун, значит, знает, как помочь. Хорошо, не пешком отправился: вдруг чернокнижник пожелает увидеть хворую.

А вон и старая мельница. Иван остановил лошадь перед хлипким мостком и осторожно ступил на раскачивающиеся доски. Не провалиться бы. Река хоть и застыла, да кто его там знает. Перешел мост, не упал. А ворон исчез, когда Неторопов еще из саней вылезал. Довел до места и улетел. Ну ничего, не нужна ему более помощь птицы, спасибо, провела сквозь метель.

Иван поднялся по знакомым уже ступеням, постучал, и дверь, как в прошлый раз, распахнулась сама.

– Хозяин! – крикнул он, переступая порог, и прислушался. Как и в первый его приход, тут было сумрачно. Не зажигает чернокнижник света. – Я пришел, как ты велел! Птица меня привела… Хозяин?

Нет ответа, только шорохи, будто шуршат по углам мыши, скрип да легкий стук. Иван постоял, покуда глаза привыкали к темноте, и пошел вперед, вытянув для надежности руку. Не встречают его, неужели ошибся? Робость вновь овладела им, Иван даже вспотел, хоть было тут холодно почти как на улице.

Он едва не споткнулся и не упал на новых ступенях, которые неожиданно оказались на пути. Присмотрелся, спустился аккуратно на два приступка и оказался в небольшом помещении, в котором было гораздо светлей от зажженных двух свечей, стоявших в «рогатом» подсвечнике на грубом столе. Иван по привычке бросил взгляд в тот угол, где ожидал увидеть образа, но спохватился: не к праведному пришел! Вместо образов он различил треногий то ли стул, то ли стол, на котором стояли глиняные плошки с чем-то темным. Иван с любопытством обвел взглядом бревенчатые стены, почерневшие и растрескавшиеся от времени и сырости. Окинул взглядом потолок, разглядев висевшую на балках клочьями паутину. Пусто здесь и неприветливо. Два темных окна, будто два черных глаза, следили за ним, и Иван невольно вздрогнул. Зря он пришел сюда. И только так подумал, как услышал стон, заставивший его резко обернуться. На широкой лавке на волчьей шкуре лежал хозяин и натужно сипел.

– Помираю я. Время пришло, – прохрипел колдун, и у Ивана все внутри оборвалось. Кто ему теперь поможет, кто вылечит Марфу?

А чернокнижник и правда помирал, да еще в муках. Смерть стояла тенью в углу, но не торопилась уводить грешника за собой. Метался на своем ложе нечестивый, стонал, выл, загребал пальцами звериную шкуру, царапал с противным скрежетом отросшими когтями дерево лавки. Видел Иван колдуна раньше и думал, что тот еще вполне не старый себе мужик: волосы у него были черны как вороново крыло, лицо, хоть и испещренное хмурыми морщинами, не казалось лицом старца. А сейчас увидел Иван, что за те три дня, что прошли с последней встречи, волосы у колдуна стали белы как снег. Желтая кожа плотно обтянула череп, глаза ввалились так, что казалось, и нет их вовсе, а остались лишь черные глазницы, нос вытянулся и заострился. Страсти одни, а не лицо, изуродованное еще и муками. Иван украдкой перекрестился: никак наводил ранее колдун морок, чтоб видеться всем моложе и краше, прятал за маской ворожбы истинный облик. А сам – столетний дряхлый старик, смерть и то краше. Черна его безбожная душа, ох как черна: отражена теперь на лице как есть.