Похожа на светскую бабу, богатую, образованную и прочее – хорошее тело, хорошая мордашка, хорошая одежда и все остальное.

– Чем вы занимаетесь? – спросил меня кто-то.

– Ебусь и пью.

– Нет-нет, я имею в виду род занятий.

– Мою посуду.

– Моете посуду?

– Ага.

– А хобби у вас есть?

– Ну, не знаю, можно ли это назвать хобби. Я пишу.

– Вы пишете?

– Угу.

– Что?

– Рассказы. Довольно неплохие.

– А вас печатают?

– Нет.

– Почему?

– Не посылаю.

– А где ваши рассказы?

– Вон там. – Я показал на драный картонный чемодан.

– Послушайте, я – критик газеты Нью-Йорк Таймс. Вы не возражаете, если я захвачу ваши рассказы домой и прочту их? Я все верну.

– Я-то не возражаю, чувак, только я не знаю, где я буду.

Классная светская чувиха выступила вперед:

– Он будет со мной. – И продолжила: – Давай, Генри, влатывайся. Ехать долго, а нам надо много чего… обсудить.

Я оделся, и тут Эрни пришел в сознание.

– Что произошло, к чертям собачьим? – спросил он.

– Вы встретились с достойным противником, мистер Хемингуэй, – сообщил ему кто-то.

Я закончил одеваться и подошел к его столу.

– Вы хороший человек, Папа. Всех победить все равно невозможно. – Я пожал ему руку. – Смотрите не выпустите себе мозги.

Я ушел с классной чувихой, и мы сели в открытую желтую машину длиной в полквартала. Она вела машину, отжав рукоятку газа до самого полу, а в повороты вписывалась скользя, скрежеща и безо всякого выражения на лице. Это был класс.

Если она любила так же, как ездила, ночка меня ожидала просто дьявольская.

Жила она в холмах, сама по себе. Дверь открыл привратник.

– Джордж, – сказала она ему, – возьми на ночь выходной. Хотя нет возьми всю неделю отгулов.

Мы вошли: на стуле сидел крупный парень со стаканом в руке.

– Томми, – сказала она, – потеряйся.

Мы прошли в дом.

– Кто это был? – спросил я.

– Томас Вулф, – ответила она. – Зануда.

Она задержалась в кухне, взяла квинту бурбона и два стакана. Затем сказала:

– Пошли.

Я последовал за ней в спальню.

На следующее утро нас разбудил телефон. Звонили мне. Она передала мне трубку, и я сел на постели с ней рядом.

– Мистер Чинаски?

– Ну?

– Я прочел ваши рассказы. Я был так взволнован, что всю ночь глаз не сомкнул.

Определенно, вы – величайший гений десятилетия!

– Только десятилетия?

– Ну, возможно, и всего века.

– Это лучше.

– Редакторы Харперза и Атлантика сейчас здесь со мной. Вы можете не поверить, но каждый из них принял по пять рассказов для последующей публикации.

– Я верю, – ответил я.

Критик повесил трубку. Я лег обратно. Светская чувиха и я занялись любовью еще один раз.

Большой Барт на Западе был падлой, каких мало. У него был самый быстрый револьвер, и он перетрахал больше разнообразных теток, чем кто бы то ни было. Он не особенно любил мыться, пиздеть и выходить вторым в игре. Помимо этого он заправлял караваном, ходившим на Запад, и никто из мужиков его возраста не перестрелял больше индейцев, не перееб больше баб и не поубивал больше белых, чем он.

Большой Барт был велик и знал это – все остальные тоже это знали. Даже пердел он исключительно – громче обеденного гонга; мошонка у него тоже хорошо висела. Его темой было безопасно провести фургоны, отыграться на телках, грохнуть несколько человек и – обратно за следующей партией. У него была черная борода, грязная жопа и лучезарные желтые зубы.

Он только что отымел молодую жену Билли Джо так, что та чуть богу душу не отдала, а самого Билли Джо заставил смотреть. Он заставил жену Билли Джо разговаривать с Билли Джо, пока этим занимался. Он заставлял ее говорить:

– Ах, Билли Джо, какой запридух продирает меня от гузна до горла, аж в зобу спирает! Билли Джо, спаси меня! Нет, Билли Джо, не надо меня спасать!

После того, как Большой Барт кончил, он заставил Билли Джо себя подмыть, а затем они все отправились плотно пообедать cолониной с лимовыми бобами и галетами.

На следующий день они наткнулись на одинокий фургон, сам по себе кативший по прерии. На козлах сидел какой-то костлявый пацан лет шестнадцати, весь в чирьях.

Большой Барт подъехал к нему.

– Эй, пацан, – сказал он.

Пацан не ответил.

– Я с тобой разговариваю, пацан…

– Пошел в жопу, – ответил пацан.

– Я Большой Барт, – сказал Большой Барт.

– Пошел в жопу, Большой Барт, – сказал пацан.

– Как тебя зовут, сынок?

– Меня называют “Пацан”.

– Слушай, Пацан, человеку никак не пробраться через эту индейскую территорию в одиночку.

– Я собираюсь, – ответил Пацан.

– Ладно, яйца у тебя не казенные, Пацан, – сказал Большой Барт и собрался уже было отъезжать, когда полог фургона откинулся, и наружу вылезла этакая молоденькая кобылка, дойки по сорок дюймов, прекрасная круглая задница, а глаза – как небо после хорошего дождя. Крутанула она своими глазищами в сторону Большого Барта, и его запридух встрепенулся у луки седла.

– Ради вас же самих, Пацан, вы едете с нами.

– Отъебись, старик, – ответил Пацан, – я не слушаюсь пиздоблядских советов всякого старья в грязном исподнем.

– Знаешь, я убивал людей за то, что они глазом моргнули, – сказал Большой Барт.

Пацан только сплюнул на землю. Затем потянулся и почесал бейцалы.

– Старик, ты меня достал. Испарись из моего поля зрения, а то я помогу тебе стать похожим на кусок швейцарского сыра.

– Пацан, – произнесла девчонка, склоняясь над ним; одна грудь вывалилась так, что у солнечного света встало, – Пацан, а ведь старик прав. В одиночку у нас нет ни шанса против этих злоебучих индейцев. Ну, не будь ослом. Скажи дяденьке, что мы присоединимся.

– Мы присоединимся, – сказал Пацан.

– Как зовут твою девчонку? – спросил Большой Барт.

– Медок, – ответил Пацан.

– И хватит таращиться на мои сиськи, мистер, – сказала Медок, – а то я возьму ремень и всю срань из вас вышибу.