Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я глянула сначала на экран телефона. Лена не перезвонила. Не прислала сообщение. Потом позвонила себе в контору:
– Бера, а очередь на Милочку большая?
– Сейчас посмотрим.
Милочка – бигль, натасканный на поиск пропавших животных. Живых. Пока еще можно надеяться на лучшее.
– Тебе куда?
– Район Арбата.
– Завтра только если.
– А сегодня никак?
– Лапушка зато свободен.
Это такой наш внутренний черный юмор. Лапушка натаскан искать мертвых.
– Нет, – вздохнула я. – Все не так плохо.
– Отыщется. Апрель ведь. Куча компаньонов в это время года удирает искать любовь.
Я поблагодарила Беру и нажала отбой.
Допустим, и кролика позвали в путь гормоны. Но камеру уж точно не он с собой прихватил. Тот, кто разрезал сетку? Запись, которая пропала вместе с камерой, сделана в течение вечера и ночи. В нормальной ситуации кролики ночью спят.
В нормальной.
Значит, на записи – не мирно спящее животное. Но тогда что?
У меня не было даже гипотезы.
Пассажирки входили и выходили. Казалось, одни и те же женщины делают такое странное упражнение: вышли, постояли снаружи, зашли, постояли в трамвае, опять вышли, снова зашли.
Голова у меня слегка плыла.
Когда на табло зажглось название остановки «Старый стадион», ясно мне было только одно: я горячо желаю вернуться в понедельник. В свою привычную жизнь. Понятную, удобную. Меня глодало чувство, что я ввязываюсь в какую-то мутную историю и очень потом об этом пожалею.
– Выходите? – спросила женщина сзади.
Я очнулась и ступила на тротуар.
Двери тихо зашипели. Трамвай отошел.
Странно признаться, но в Тушине я ни разу не бывала. Вот так можно всю жизнь прожить в Москве и толком не знать ничего, кроме своего района и центра. Тушино – один из многих московских районов, название которого мне ничего не говорило. Да и облик тоже ничего не сказал. Такие же реконструированные высокие дома, такие же таунхаусы с крохотными садиками и батутами для детей. Такие же чистые уютные улицы. Сквозь ветки, пока еще голые, синели солнечные батареи крыш. Как везде. Разве что таунхаусов побольше, чем в центре: здесь земля намного дешевле.
Сверяться с картой в телефоне мне не требовалось, стадион, где Айна назначила мне встречу, я увидела сразу. Красно-белую полусферу, как бы составленную из ячеек-сот солнечных батарей в цветах «Артемиды»: белых и красных. Стадионные прожекторы на длинных шеях были похожи на доисторических ящеров, собравшихся вокруг поверженной добычи.
Курс на купол.
Короткая прогулка помогла мыслям улечься. Я больше не думала ни об Ангеле, ни о Томми, ни о Геракле, ни о себе и своих чувствах. Голова сделалась пустой и ясной. Я была готова вбирать, замечать, улавливать. Готова делать свою работу.
Когда не знаешь, что делать, просто следуй стандартному протоколу.
Сунула в сканер на входе свое служебное удостоверение с магнитным штрих-кодом по краю. Полицейское удостоверение со штрих-кодом категории В открывает почти любую дверь в общественном месте.
Прозрачные воротца из сверхпрочного пластика распахнулись.
Я наткнулась на лицо Айны, как на холодную глухую стену.
– Еще минута, и я бы вас не стала ждать.
Я кивнула:
– Понимаю. Мне не представить, что вы чувствуете. Спасибо, что не отказались со мной поговорить.
– А вы из тех, кто любит животных больше, чем людей, – с вызовом бросила Айна.
Я не поддалась. Ответила вежливо:
– Я из тех, кто считает, что если вмешиваешься в жизнь живого существа, то несешь за него ответственность. Не важно, человек это, животное или насекомое.
Лицо Айны чуть смягчилось.
– Идемте, – мотнула она головой.
Я шла за ней по коридору. Смотрела на ее широкие плечи, на сильную шею. На блестящий хвост волос, стянутый самой простой резинкой.
Непроницаемая.
Айна толкнула дверь в раздевалку. Кинула сумку на скамью.
– Говорите. Пока я переодеваюсь, – и стащила через голову свитер.
– Как вы себя чувствуете?
Она замерла, посмотрела на меня поверх свернутого свитера. Узкие глаза – как две прорези в маске.
– Вы про меня пришли говорить? Или про кролика?
– Извините, у меня чудовищная работа. Вламываюсь к родственникам в их горе… Поверьте, мне самой не по душе это. Но…
– Ладно. – Айна скрылась за дверцей шкафчика. – Работа есть работа.
– Кто занимался кроликом?
– В каком смысле?
– Чьей обязанностью было его кормить, поить, убирать в клетке?
– Все понемногу. Кто первый вспомнит… – Она осеклась. – Простите, знаю, как это звучит: завели и забыли. Но мы все помнили… Если не считать того утра.
– Прекрасно понимаю.
– Да? – зло переспросила она.
– Простите… А вы видели, что написал Геракл?
– Не знаю, что он имеет в виду. И при чем здесь кролик?
– Пропала видеокамера из его клетки.
– Думаете, я ее взяла?
– Кому нужна зоокамера? Да еще с ночной записью?
– Мало ли. Идет предвыборная кампания. Никогда не знаешь, кому что придет в голову. Они там все не скупятся на выдумки.
– Вы довольно безжалостны к своей…
– Вовсе нет. Я к ней справедлива. Политика – такая же работа, как любая другая. Везде соперничество. Везде свои запрещенные приемы. Игра рукой. Удары исподтишка.
– Как в футболе?
– Как в футболе. Мы получаем желтые карточки, мы получаем красные карточки. Нас удаляют с поля. Но мы все равно пользуемся запрещенными приемами.
– Понимаю.
Айна спросила, не глядя:
– А вы ему поверили?
– Моя работа – расследовать преступления против животных. А не убийства.
Айна задержала на мне взгляд:
– Видите, как легко. Пустил сплетню. А жертва пусть отмывается, как хочет.
– Для меня это дело о кролике.
Айна покачала головой, толстый черный хвост хлестнул из стороны в сторону. Мне не понравилось, что она переводит разговор на мое личное отношение к трагедии. Я заговорила нарочито нейтральным голосом:
– Как бы вы описали свое эмоциональное состояние в дни до… до происшествия? С кроликом.
– А при чем здесь я?
– Я следую стандартной процедуре. Животное, судя по всему, испытывало стресс. Не чувствовало себя в безопасности.