Шипела газовая горелка. Мэв рассказывала, что другая маленькая девочка однажды решила потрогать пламя, но стоило ее коже коснуться яркой его сердцевины, она тут же сгорела. Так девочка и жила с одним пальцем, на котором не было ни ногтя, ни кожи, только голая кость, как у скелета.

В день, когда дождь наконец закончился, Джинни и Доун отправились на улицу с двумя кусками плотного картона. На одном нужно было стоять, а другой класть рядом на мокрую траву, чтобы потом перепрыгнуть на него и переложить первый – и так без конца. Влажные стебли считались отравленными, поэтому касаться их нельзя было ни в коем случае, иначе непременно умрешь, но на краю поля они были такими высокими, что склонялись над картонными убежищами, а потому девочки, наверняка, тысячу раз пали жертвами этого яда. А потом они добрались до места, где начинался лес, и дерева, у которого зарезали человека, и Джинни шепотом рассказала эту историю Доун, почти касаясь губами ее уха. Волосы Доун странно пахли. Услышав про убийство, она начала плакать. Когда они вернулись к ужину, Доун пожаловалась Мэв, и та ударила Джинни по ноге. Девочка так удивилась, что едва могла дышать.

Как-то раз она забралась на кушетку Мэв, пока той не было рядом, и нашла над ней маленькую дверцу. Джинни думала, дверца ведет на крышу, и открыла ее, но за ней оказался маленький шкафчик, крохотная комнатка, спрятанная прямо над койкой. Внутри стояла бутылка, стакан, лежало несколько сигарет, косметика Мэв и пара книг. Джинни позвала Доун, они накрасили губы, взяли сигареты и притворялись, что курят. И, хотя все это было понарошку, Мэв все равно узнала и поколотила обеих. От сигарет приятно пахло, но Доун из-за них кашляла, поэтому дышать нужно было очень осторожно. Джинни лежала на верхней койке, задерживая ради Доун дыхание так долго, как только могла, и слушала тихий шорох плеера Мэв, доносившийся из-за разделявшей их складной ширмы, шипение газовой горелки и тяжелый стук капель дождя, которые падали на крышу с темных, истекающих влагой листьев.

В тот вечер папа вернулся в половине одиннадцатого. Джинни ждала его и, заслышав шорох колес по подъездной дорожке, сразу направилась к холодильнику, чтобы достать оттуда банку пива – но пива больше не осталось. Папа выглядел измученным; бросив ключи от машины на стол, он поцеловал ее и стянул ботинки. Джинни немедленно захотелось обнять и защитить его. Но как ему помочь?

– Сделай нам какао, – попросил папа. – Я очень устал.

Она принесла чашки в гостиную. Папа устроился в кресле, закрыв глаза. Из проигрывателя доносились звуки фортепианной сонаты Моцарта.

– Держи, пап, – сказала Джинни. – Не спи пока.

Папа сел и забрал у нее чашку. Джинни опустилась на софу рядом. Из-за жары окна были открыты нараспашку, и музыка не могла полностью скрыть густую тишину бескрайней ночи, так непохожую на камерную тишину дома. Торшер освещал только одну сторону папиного лица: глаза оставались в тени, а линия между носом и уголком рта, наоборот, выделялась очень ярко, так что он казался гораздо старше и совершенно изнуренным. Пока он прихлебывал какао – напиток детей и стариков – Джинни гадала, каким он станет, когда состарится, и кто будет присматривать за ним, если она уедет. Эта мысль помогла ей понять, как сильно она его любит.

– Как все прошло?

– Грустно. Сложно. С больницей и организацией похорон проблем не возникло. Но встреча с мальчиком… Я и представить не мог, как там все запутанно.

Джинни не понимала, что он имеет ввиду. А потому не могла ничего ответить. Ей очень хотелось задать ему еще множество вопросов, но сейчас, видя, как он устал и как нуждается в ее помощи, она просто не могла этого сделать. Что именно запутанно, кто все запутал? Мама мальчика? У нее ведь наверняка есть семья, люди, которые могли бы организовать похороны, чтобы папе не пришлось этим заниматься? Нет. Нельзя спрашивать это. И она просто сидела рядом, чтобы ему не было одиноко, потихоньку допивая какао, приглядывая за ним, давая ему силы. Больше у нее никого не было.

Но в ту ночь Джинни не спалось. Утром, в воскресенье, ей не нужно было идти в «Дракона», поэтому она долго лежала в кровати в полудреме, пытаясь мысленно вернуться в то время, когда была еще совсем маленькой, и поймать обрывки былой жизни, пока они не канули обратно во тьму.

Например, она точно помнила какой-то трейлер. Может, они с папой снимали его на время отпуска? Но тогда отпуск тот не задался, потому что в ее воспоминаниях шел бесконечный дождь: капли неумолчно стучали по крыше, кругом все было пропитано влагой, даже простыни – и те намокли… А еще все было пропитано запахом тайн, хотя ничего конкретного Джинни на ум не приходило; просто какие-то секреты, какое-то убийство и ужас. Не настоящие. Там было безопасно, пугали только истории, а потому бояться было даже весело.

А вот у бабушки с дедушкой – родителей папы – было совсем не весело. Ни о каких убийствах там и речи не шло, но атмосфера в их доме, странные дни, проведенные там… И то, как бабушка ударила дедушку, а он отвернулся и просил ее вести себя потише, пока Джинни наблюдала за ними через стеклянную дверь, чувствуя прилив дурноты и слабости от того, насколько они несчастны.

Странно, что они с тех пор пропали из их жизни. Может, Рианнон права, и бабушка с дедушкой поссорились с папой, может, со всеми семьями это слушается. Но других родственников у Джинни не было. Ни двоюродных братьев и сестер, ни тетушек и дядюшек, а родные по материнской линии оставались существами мифическими: какая-то богатая семья из Порт-о-Пренса. Правда, им с папой никогда и не был кто-то нужен. Они были самодостаточны: общие шутки, домашние обязанности и поездки, его рассказы о работе, ее рассказы о рисовании; пускай он и делил иногда постель с дамами, которых Джинни встречала за завтраком, эти женщины оставались временным явлением, а она, Джинни, была всегда… Нет, они и правда были самодостаточны: пример идеальных отношений отца и дочери, и ничего не могло быть лучше.

А теперь придется разделить все это с братом.

Всего несколько дней, и этот мир, в котором можно было поделиться своими переживаниями и разговаривать, как взрослые, исчезнет навсегда.

Как он мог? Как он мог за все эти годы так и не рассказать ей, позволить думать, что она – единственный ребенок? Как он мог так поступить?

Глупо, но подумав об этом, Джинни начала плакать. Она