Из носа текла кровь, Дени казалось, что лицо его расплющено в лепешку. Он собрал разбросанные книги. Подошел, оглушенный, к канцелярскому магазину, чтобы посмотреть на свое отражение в витрине. Все было так, как он себе и представлял — весь в крови, с грязным, разбитым лицом.

«Это Господь решил наказать меня, — сказал он себе. — Я не должен был придумывать, что ей соврать. Да, Он явно ко мне не благоволит».

Дени чувствовал себя растерянным.

«Я не могу туда пойти, — думал он, — не могу туда пойти в таком виде».

Едва не плача, Дени развернулся и поплелся домой, к родителям, которые его уже ждали.

Назавтра Дени отправился в школу отбывать наказание. Дождливый, пасмурный день соответствовал состоянию его души. Капли дождя барабанили по первым распустившимся листочкам. Дени минуту разглядывал деревья во дворе, прислушивался к прерывистому шуму падавших на листья капель, затем зашел в кабинет префекта.

— А вот и наш драчун, — сказал священник.

Он взял ключ со щитка и, молча, стал подниматься по лестнице впереди Дени. Вместе они дошли до третьего этажа. Проходя по коридору, Дени заглядывал в классы. Через стеклянные двери были видны пустые парты. Кафедры тоже были пусты. Школа выглядела совсем иначе, чем в обычные дни. Дени подумал, что, наверное, он один наказан в воскресенье — в классах не было никого из учеников. Но Дебокура тоже должны были оставить после уроков, несмотря на то, что новенький, хотя новеньких обычно поначалу не наказывают. Во время самостоятельных занятий Пьеро указал рукой на Дебокура, сидящего в глубине класса:

— Он завтра наказан.

— Думаешь?

— Я видел его листок.

— А почему не в четверг?

— Откуда я знаю? Он сам захотел прийти завтра. Или из-за чего-то другого. Завтра и все.

И Пьеро склонил свою белокурую голову над тетрадью.

Если Пьеро сказал, что Дебокур наказан, значит, он тоже должен быть здесь. Может, на четвертом этаже? По воскресеньям наказанного оставляют одного в пустом классе и дают текст для перевода. Тогда за ним не нужно надзирать. Компанию ему составляют только парты и кафедра.

Дени так и не увидел Дебокура. Префект ввел его в пустой класс в конце коридора и открыл учебник латыни, чтобы подобрать текст. У префекта были редкие волосы. Когда он наклонился над столом, переворачивая страницу за страницей, Дени заметил, как сквозь волосы у него просвечивает красноватый череп.

— Возьмите вот этот текст, — сказал префект.

— Хорошо, святой отец, — сказал Дени.

Префект выпрямился.

— И постарайтесь работать. Иначе вы снова придете сюда в следующее воскресенье.

— Хорошо, — сказал Дени.

— Что «хорошо»?

— Хорошо, буду работать, святой отец.

Префект произнес несколько нечленораздельных слов и степенно удалился. Когда закрылась классная дверь, Дени прислушался, повернется ли ключ в замке. Но префект двери не запер. Дени вздохнул, потянулся и подошел к доске. Там лежал совсем крошечный кусочек мела. Он взял его и нарисовал на черной поверхности мужскую голову. Голова должна была походить на голову префекта. Она не походила, тогда большими буквами над рисунком Дени написал «Гаргантюа». Мел почти весь исписался, и он бросил огрызок в корзинку для мусора. Потом снова посмотрел на свой рисунок.

— Не блестяще, — раздался голос за его спиной.

Дени не обернулся. Голос принадлежал не префекту. Это был голос ученика. Наверное, Дебокура. Ученик стоял у двери, но Дени не слышал, как он вошел.

— Ты ходишь бесшумно! — отметил Дени, по-прежнему глядя на доску.

— Привычка, — сказал Дебокур.

Дени повернулся. Дебокур облокотился на парту, скрестив ноги, руки — в карманах брюк. Его сальные волосы были прилизанные, темная челка падала на лоб. На лице виднелись следы вчерашней драки.

— Ты что здесь делаешь? — сказал Дени.

— То же, что и ты.

— Наказали?

— Да.

— За вчерашнюю драку?

Дебокур не ответил. Они подошли друг к другу.

— Ну что, старина, — сказал Дени, — теперь ты не сможешь утверждать, что тебя ни разу не били.

Дебокур охотно согласился.

— Это я так тебя отделал? — удивился он.

— Нет, не ты, — сказал Дени, — но глаза — твоя работа.

— Я знаю, я всегда бью в глаза.

Он продолжал улыбаться какой-то тяжелой улыбкой. Наверное, ему трудно было улыбаться с таким опухшим лицом. Но он все-таки улыбался.

— Ну что, — сказал Дени, — пожмем руки?

— Конечно. Теперь можно дружить. После драки всегда начинаешь дружить.

— Правда, — согласился Дени.

И они пожали друг другу руки.

— Я на четвертом, — сказал Дебокур. — Я был на площадке, когда ты поднимался сюда с попом. Я подождал, пока он спустится, и пришел к тебе.

— Отличная мысль, — сказал Дени.

Они сели вдвоем за парту, Дебокур достал из кармана монетки и стал подкидывать их на ладони.

— Ты мне не сказал, кто тебя так отделал.

— Угадай, — сказал Дени.

— Фриц.

— Лучше.

— Поп.

— Еще лучше.

— Лучше, чем поп? Ну, не знаю тогда.

Дени взял монетки и в свою очередь начал играть ими. Они звонко гремели в его ладонях.

— Так кто ж тебя так разукрасил?

— Столб, — сказал Дени.

— Столб?

— Ну да. Столб. Ну, фонарь.

— Издеваешься?

— Вовсе нет, — сказал Дени. — Я со всего маху в него впилился.

— Сильно?

— Шестьдесят в час.

Они вместе засмеялись, и Дени рассказал ему о своем вчерашнем приключении. Дебокур решил, что это очень смешно, и рассказал еще несколько похожих историй.

— Тебе дали перевод? — спросил он, когда Дени возвращал ему монетки.

— Да, — сказал Дени. — Свинство.

— Нужно сделать?

— Ну да! Иначе придется торчать здесь и в следующее воскресенье.

— Мерзкая ворона, — произнес Дебокур полузлобным, полунасмешливым голосом. Он спрятал монетки в карман.

— Похоже, ты не слишком жалуешь иезуитов, — заметил Дени.

— Иезуиты, не иезуиты — не люблю попов.

— Почему? Ты не католик?

— Католик, — сказала Дебокур, — если это так важно.

— Но не любишь священников?